— Хорошая песня. Душевная. Но я её совсем не знаю. Прости, Кит, что я расстроил тебя.

— Это «MGMT». Ты не можешь их знать. Прости меня, дуру. Прости, что я тогда так… тянула. Мне казалось, что очень важно услышать, что ты любишь меня. Мне…

— Я любил тебя.

— Любил?

— Я люблю тебя!

— Вот так лучше! Егор! Ну иди же ко мне. Мы должны всё исправить. Сон может кончиться в любую секунду и оборвать свидание.

— Свидание! Преступники получают пожизненные сроки, а заступники получают посмертные. Я получил посмертный срок с правом на свидание. Каждую ночь ты вытаскиваешь меня к себе из тюрьмы небытия. Только вот учти, это — наше последнее свидание.

— Я помню, Егор. Я всё помню.

— Нет, Кит, ты не поняла. Не тогда, а сейчас — наше последнее свидание. Больше я не приду к тебе. Никогда.

— Ты разлюбил меня?

— Это невозможно. Невозможно разлюбить тебя и невозможно принять, допустить, чтобы моя любовь погубила тебя и весь твой мир. Невозможно больно осознавать, что ничего не изменить. Я боюсь за тебя, Кити. Боюсь снова тебя потерять. Навсегда потерять. Если ты не полюбишь другого, миру конец. В нашей любви смерть мира, Кит! Если ты полюбишь другого, я больше никогда не увижу тебя. Но никто уже не верит, что такое может случиться. И значит, они попытаются убить причину. Твою любовь. Тебя, Кит! Я не могу быть рядом с тобой и защитить тебя, когда он придёт. А он придёт очень скоро.

— Кто придёт? Конец?

— Мой сын. Вернее, сын Эгора, кусочка моей души, и куклы Мании, твоей проекции в твоём же тайном мире. Совсем не смешно, Кит! Прошу тебя, будь осторожней. Хотя зачем прошу? Проснувшись, ты опять не вспомнишь ничего.

— Сын Эгора и Мании? Забавно. И как же его зовут? Надеюсь, не Маньяк? Так пошленько и тривиально будет пасть от руки безумного маньяка, которого ещё и породила моя же фантазия. Что-то мне не нравится такой сон, Егор. Обними меня скорей и не пугай. Смерти нет, пока мы о ней не вспоминаем. Смерти нет, пока мы занимаемся любовью. Во всяком случае, мне хочется так думать.

— Поздно, Кит. Посмотри в окно. Посмотри, что наделала наша любовь.

Егор встал. Прекрасный, как древнегреческая статуя, и такой же холодный и твёрдый в своей решимости, бессмертный юноша-сон. Подошёл к окну, за которым из сумерек в комнату пробивались первые лучи. Белые ночи кончились. Навсегда. Кити выглянула на улицу из-за могучего плеча Егора. Утренний город, как обычно, пуст. Как обычно, тих? Нет, чуть тише, чем обычно. Но отчего так больно глазам от болезненно колышущегося разноцветья на крышах и улицах? Что за красота, которая так пугает? Вглядись — весь город плотно укрыт живым ковром из бабочек. Весь город, который можно увидеть из окна Кити. Бесконечный пёстрый ковёр, едва трепещущий при внимательном рассмотрении. С первого взгляда безобидный, но есть в едва заметном трепетании страшная скрытая угроза, заставляющая сжиматься беспокойное сердце. Людей на улицах нет и, похоже, уже не будет. Чужой враждебный мир цветных крыльев, блестящих чешуек и жадных хоботков. Насекомоапокалипсис. Но ведь это же только сон?

— Красивый конец, Егор. Но у нашего сна будет другой конец. У нас ещё есть пара минут, пока не встало солнце. Не будем их терять.

Кити кошкой мягко запрыгнула на широкий подоконник спиной к окну. Солнечный свет обнял её сзади, прошёл через шесть дырок в спине, и она засияла, словно маленькое жаркое солнышко с горящими желанием глазами и распахнутыми для любви руками-ногами-лучами. И конечно же, древнегреческий атлет не устоял, растаял в её объятиях и заполнил её солёным счастьем до краёв. Да так, что перелившись через край, счастье просочилось парой слезинок из глаз проснувшейся и улыбающейся Кати Китовой.

Очень мило! Чего ещё можно было ожидать от моего папани? Уж точно ничего хорошего. Никогда не прощу ему предательства, но и разлюбить никогда не смогу. Я его люблю на клеточном уровне, бороться с инстинктом бесполезно, а так бы послала его после этого звонка далеко и надолго. Навсегда. Я только вышла из клуба, села в «митсубиси» к Дэну, включила телефон, и он тут же звонит. А я ещё в ошеломлении, с тех пор как спустилась на землю, слова не сказала, только кивала да мотала головой в ответ, стараясь правильно попадать. На папу у меня в мобиле забита «Come to daddy» «Aphex Twin» — самая дискомфортная мелодия в мире. Случилось что-то из ряда вон выходящее, раз мой папаша звонит мне в субботу, а не в воскресенье вечером, чтобы пожелать хорошей недели. Очевидно, что он неспроста нарушает еженедельный ритуал. Вдруг, не дай бог, с Малышом что-то? Малыша, своего сводного братишку, я люблю так же сильно, как ненавижу его мамашу Светку. Я глубоко вздохнула, но ответила.

— Привет, Батинок. Что случилось?

— Катёнок, привет, — сладко запел отец в трубку, — нет, ничего страшного не случилось.

Фу-уф. Отлегло от сердца. Папе что-то нужно от меня — поразительно! Выжидательно молчу и выразительно соплю.

— Выручай, Катёнок! Милка приезжает. Но всего на пару недель. — (Нет! Только не это!) — Тётя Валя позвонила, что уже в поезд её посадила, в общем, как всегда, родственнички всё перепутали. Мы с ними на июль договаривались, а они в июне её отправили. Ещё и разобиделись. Выручай, доча! Чего молчишь?

О-о-о, как всё запущено. Сразу вспоминаю, что в понедельник отец с семьёй улетает в Грецию греться. Они целый год собирались, выбирали место, чтобы понырять и чтобы с Малышом было комфортно. Малышу обязательно нужно на море, у него астма — бич питерских детишек нулевых. А мне, значит, за них отдуваться с милой Милой. А Мила — моя двоюродная сестра из Тулы — страшнее, чем подвешивание. Мила хуже крокодила!

— Ну и в чём проблема? Пусть живёт у вас с бабушкой. Я же жила с ней в её возрасте. И бабуле веселее будет.

— Не получается. Бабушка сегодня улетела к подружке в Орёл, у них там очередной слёт набоковедов. Ты бы могла ей звонить почаще. Всё бы знала сама. Но самое главное — у нас ремонт в квартире с понедельника. Я уже бригадиру ключ передал и аванс проплатил!

— Вот подстава! Па, ну почему мне от тебя вечно одни неприятности? Пусть Милка в моей квартире поживёт. Она всё равно до сентября пустует. (Вообще-то я сдаю квартиру, но квартиранты месяц назад неожиданно съехали).

— Милу одну оставить в квартире? Ты что смеёшься? — (Нет, блин, я плачу!) — Ты что, Милку не знаешь? — (Знаю, потому и плачу.) — У неё же самый опасный возраст! Пятнадцать лет! Меня туляки живьём съедят!

— То есть ты хочешь, чтобы мы с Ритой её удочерили? Приняли в семью? Чтобы она с нами в однокомнатной квартирке пожила и уму-разуму поучилась? Тогда тебя не съедят? Только покусают? Ты тёте Вале про нас с Риткой небось не рассказывал?