и наконец решили, вопреки французскому закону, разрешить этот брак. Я благодарю Бога за это. Теперь дело за вами. Я бы хотела иметь, Анек, твой «certificat d’identite», чтобы показать его и снять копию, п.ч. только на основании его, хотя он и не дает права французского гражданского брака, сделают нам снисхождение. Брак будет как бы тайный, т. е. без особой огласки и не со всеми документами, п.ч. Владыка имел много неприятностей из-за таких браков. <…> Когда Владыка разводил руками и говорил, что с Пасхи уже много времени прошло и вы бы могли получить французский гражданский брак, я думала, что он прав, и мне трудно было на это возражать.

Думаю все про Ольгу Иеронимовну и очень жалею ее, что она так далеко от своего Пети и не знает его жены. Я сейчас счастливее ее, п.ч. не только узнала Петю, но и полюбила, и очень хочу, чтобы она полюбила Аню. Но, Бог даст, вы будете в России и порадуете ее».

Вскоре Елизавета Дмитриевна написала Ольге Иеронимовне:

«14 мая 1927 г., Париж

Дорогая Ольга Иеронимовна, я была очень рада Вашему письму, сама все собиралась написать Вам. Мне хотелось Вам написать о счастье наших детей. Они горячо любят друг друга и очень дружны. Я полюбила Вашего Петю, он мне очень нравится. Ведь уже 25 дней, как они здесь, и я больше узнала его. Вы пишете, что у него своеобразный характер, да, это верно, и, конечно, им придется поработать над собой, чтобы все шло гладко. Но сейчас у них могучее средство – любовь, и кажется, что они очень подходят друг другу. Веселы они очень, и оба сияют и не расстаются ни на минуту.

Сегодня они получили визу и уехали в Кембридж, это очень хорошо, потому что неполучение визы для Ани начинало уже беспокоить, да и работы у Пети много. Я нахожусь в более выгодном положении, чем Вы, я вижу их, радуюсь их счастью, глядя на них, а вы не видали жену Пети, мою Аню. А что я могу сказать про нее. Трудно хвалить или порицать свою дочь, но все же решусь сказать, что она девушка незаурядная. Но, может быть, Вы сами познакомитесь с ней, им очень хочется попасть к Вам осенью. Знаете, почему мне Петя сразу понравился, ведь он вылитый Ваш портрет, и когда я узнала, чей он сын, то сейчас же в нем увидала Вас, очень он на Вас похож. Я как сейчас помню Вас молодой девушкой. Вы мне очень нравились, когда мы были на курсах (Елизавета Дмитриевна и Ольга Иеронимовна учились вместе на Высших женских (Бестужевских) курсах. – Е. К.), но я была очень несмелая и глупая институтка и совершенно не умела приблизиться к тем, кто мне нравился, и так и не имела там друзей.

Все это время, пока они ждали визу, они жили одни. Сначала уехали на море в Нормандию и прожили там неделю, которую, верно, никогда не забудут. И погода стояла чудесная, летняя. И здесь в Париже жили в отеле, но всякий день приходили ко мне.

С сегодняшнего дня я остаюсь одна, прожили мы с Аней не расставаясь 24 года. Но я не унываю, жить одна не боюсь и этим не тягощусь. Желаю только им счастья, и этого для меня довольно. Да у меня здесь есть кое-какие занятия, так что время мое занято. (Елизавета Дмитриевна много сил и времени отдавала уходу в нескольких больницах за тяжело больными людьми, часто безнадежно больными. Почти в каждом письме ее к Анне Алексеевне она упоминает об этом. – Е. К.)

Я и сама бы очень хотела повидаться с Вами, ведь нас теперь соединяет любовь наших детей. Итак, будем надеяться на полное счастье наших дорогих…»

«22 мая 1927 г., Париж

Вот вы и у себя. Но, как я поняла из разговоров еще в Париже, этот коттедж вам сдали ненадолго, чуть ли не на две недели, а потом что? Ты пишешь, что хочешь отделаться от знакомств и визитов, мне кажется, это не надо делать. Это повлечет за собой то, что ты всегда будешь избегать тех, против которых поступила не по правилам английской вежливости. Если же ты сразу все, что от тебя требуется, выполнишь, то потом будешь встречаться с чистой совестью и можешь отделываться милыми улыбками и кой-какими фразами, а знакомство настоящее заведешь с теми, кто к вам действительно подходит. А потому я стою за то, чтобы в начале пострадать, но все исполнить. Я думаю, что ты так и сделаешь, Кембридж слишком мал, все знают друг друга и Петю.

Ты пишешь, что стряпаешь, но разве у вас не будет «femme de menage»[33]. Если нет, то у вас будет грязь в квартире…»

«26 мая 1927 г., Париж

Что же ты не пишешь мне, злая девочка, уже сегодня во сне я видела тебя больной, с опухшей шеей. <…> Папа был у меня, очень интересуется, познакомилась ли ты с Резерфордом. <…> Какой ужас – разрыв Англии с Советами[34]. Россия ведь страдать-то будет…»

«27 мая 1927 г., Париж

Сегодня вечером получила твое письмо, дорогой мой Анечек, очень была рада. Ты мне потом пришли план вашего нового дома. Я нахожу, что у вас будет слишком много комнат и его будет трудно обмеблировать, но можно постепенно. Ты познакомилась с Резерфордом, а с его женой? Ведь ты должна ей понравиться в противовес Пете, он говорил, что она его не слишком любит. <…> Посылаю тебе письмо Боткиных. Видишь, как они изменили взгляды после моего письма. (Мария Павловна Боткина (урожд. Третьякова) и ее муж Сергей Александрович были очень близки с семьей Крыловых еще в Петербурге. Тесная дружба продолжалась и в эмиграции, хотя жили они в разных местах. Боткины обосновались в Италии в Сан-Ремо. Когда Елизавета Дмитриевна пишет о перемене взглядов, то она имеет в виду, что многие их знакомые эмигранты достаточно жестко восприняли брак Анны Алексеевны и принятие ею в этой связи советского гражданства. – Е. К.) <…> Я очень хочу осенью быть в Италии, хочу быть в Бари у Св. Николая Чудотворца и, конечно, заехать к Боткиным. <…> Ты не просматриваешь моих писем и не отвечаешь на вопросы. Как твое и Петино здоровье, как проходит ваш день? Опиши. <…> Как я стала далеко от тебя. Я очень занята, не скучаю и хорошо живу одна, но хотела бы,