Но со здоровьем не поспоришь. Его, как известно, надо беречь с молодости.

Вот он и путешествует по Италии вместе с отцом, который, кстати, этому очень рад. 19 октября 1882 года великий князь Константин Николаевич сделал в своем дневнике такую запись: «В Венеции я съедусь с Костей. Он мне будет весьма полезным чичероне, потому что сам артист в душе и в Италии довольно долго…» Итак, оказывается, отец прекрасно понимает, что сын в душе – артист! А вот рад ли он этому божьему дару Константина?

Во время путешествия у них состоялось несколько важных для всей дальнейшей судьбы Константина разговоров. Один из них – возле знаменитого моста Вздохов. Сын спросил отца, читал ли тот его стихи «про ponte dei sospiri» (мост Вздохов). Вот эти замечательные строки:

Под мостом Вздохов проплывала

Гондола позднею порой,

И в бледном сумраке канала

Раздумье овладело мной.

Зачем таинственною сенью

Навис так мрачно этот свод?

Зачем такой зловещей тенью

Под этим мостом обдает?

Как много вздохов и стенаний,

Должно быть, в прежние года

Слыхали стены этих зданий

И эта мутная вода!

Могли б поведать эти своды,

Как в дни жестокой старины,

Бывало, оглашались воды

Паденьем тела с вышины;

И волн, и времени теченье

Спешило тело унести:

То были жертвы отомщенья

Совета Трех и Десяти…

Но не болтливы стен каменья,

Неразговорчива вода,

И лишь в одном воображенье

Встают минувшие года.

Безмолвна мраморная арка,

Безмолвен сумрачный канал…

Крылатый лев святого Марка

Сном вековечным задремал.

Казалось бы, отец должен обрадоваться развитию поэтического таланта сына. Но – нет. То, что произошло дальше, юный поэт описывает в дневнике:

Он отвечал, что видел в «Вестнике Европы» стихотворения К. Р., между прочим «Баркаролу», и что каждый раз эти стихотворения возбуждали в нем самое неприятное чувство, что стыдился меня. Я в удивлении молчал.

Константин недоумевал, был очень обижен. Константин же Николаевич, вздохнув, стал неторопливо рассказывать сыну о собственной юности. Оказывается, когда-то очень давно он и сам написал стихотворение – под влиянием баллад Шиллера. Тоже таился сначала, но об этом в конце концов узнал отец, император Николай I, и вынес свой не подлежащий обсуждению вердикт: «Mon fils – mort plus tot que poete» (Мой сын – лучше мертвый, чем поэт).

Помолчали… Константин понял, что отец никогда не одобрит его занятий литературой, поэзией. А Константин Николаевич, словно прочитав мысли сына, напомнил ему, что дед-император «не допускал, чтобы великий князь мог и подумать о каком-либо занятии вне службы государству». Сам он, давно забыв о грехах молодости, всецело отдал свою жизнь служению российскому флоту. Так, как и было положено всем мужчинам августейшего семейства.

Константин же продолжал молчать. Нет, он не возражал отцу, не стал с ним спорить, лишь с тоской еще раз посмотрел на знаменитый мост Вздохов. Одобрения, благословения он не получит никогда… Что ж, значит, придется идти выбранным путем в одиночестве. Но от своего призвания он не отступится никогда, каких бы нравственных мучений это ему ни стоило…

Художественные впечатления от Италии, по которой Константин продолжает путешествовать с отцом, оставляют неизгладимый след в душе молодого человека. Вот оба великих князя идут послушать торжественную мессу в собор Санта-Мария-Маджоре, и в дневнике младшего появляется восторженная запись:

Когда мы вошли, нас обдало полумраком, красные занавески окон пропускали в церковь тусклый свет, в котором тысячи свечей разливали свой мягкий таинственный блеск.

А вот отец и сын посещают венецианскую Академию художеств, молча стоят перед прекрасными полотнами Тинторетто, которые юный Константин любит, как он признается, «за могучую силу рисунка и сильный колорит. Воскресение, распятие, все это удивительно по смелости воображения и толкования». Очарован, околдован юный поэт и «Мадонной» Д. Беллини. Следуя порыву вдохновения, он пишет строки о «Пречистой»:

С какою кротостью и скорбью нежной

Пречистая взирает с полотна!

Грядущий час печали неизбежной

Как бы предчувствует Она!

К груди Она младенца прижимает

И Им любуется, о Нем грустя…

Как Бог, Он взором вечность проницает

И беззаботен, как дитя!

Все сокровенные мысли великого князя – о поэзии. И хотя к этому времени он уже сложился как поэт, сам он сомневается в своих способностях, печалясь о том, что никогда ему не достичь высот в искусстве:

Как бы мне хотелось быть гениальным поэтом! Но я никогда не выйду из посредственности, никогда не стану гением, как Пушкин, Лермонтов, ни даже гениальным талантом, как А. Толстой, буду разве навек талантливым, и только!

И все же, несмотря на высокие требования, которые он предъявляет к себе, в собственном предназначении Константин не сомневается. Об этом он пишет в одном из своих лучших стихотворений, находясь в гостях у сестры Ольги Константиновны в Афинах:

Я баловень судьбы… Уж с колыбели

Богатство, почести, высокий сан

К возвышенной меня манили цели, —

Рождением к величью я призван.

Но что мне роскошь, злато, власть и сила?

Не та ж ль беспристрастная могила

Поглотит весь мишурный этот блеск,

И все, что здесь лишь внешностью нам льстило,

Исчезнет, как волны мгновенной всплеск?

Есть дар иной, божественный, бесценный,

Он в жизни для меня всего святей,

И ни одно сокровище Вселенной

Не заменит его душе моей:

То песнь моя!.. Пускай прольются звуки

Моих стихов в сердца толпы людской,

Пусть скорбного они врачуют муки

И радуют счастливого душой!

Когда же звуки песни вдохновенной

Достигнут человеческих сердец,

Тогда я смело славы заслуженной

Приму неувядаемый венец.

Но пусть не тем, что знатного я рода,

Что царская во мне струится кровь,

Родного православного народа

Я заслужу доверье и любовь,

Но тем, что песни русские, родные

Я буду петь немолчно до конца

И что во славу матушки России

Священный подвиг совершу певца.

В ту пору, когда писал это стихотворение, в 1883 году, великий князь Константин не мог даже предположить, что судьба обойдется с его детьми страшно, жестоко. Предвидеть будущее, тем более далекое, он не мог, лишь насторожило прощание со старцем, великомучеником Пантелеймоном, обитель которого великий князь посетил в Афоне в 1881 году. 18 августа в дневнике появляется пророческая запись: