Хм… План рассадки пусть остается таким, как мы обсуждали. Извини, я сейчас не могу это обсуждать. Передай привет Лале… Я тоже тебя люблю.

Ну, какой же… Люблю, говорит. Маме…

Качаю головой. Я даже представить не могу, чтобы Коваленко сказал своей маме что-то подобное. Или кто-то другой из знакомых мне мужиков. Не потому, что они не любят своих родителей. Просто, по их мнению, это не круто. А Марат настолько самодостаточен, что ему на чужое мнение глубоко плевать. Он может говорить все, что угодно. Не скрывая своих теплых чувств. И не опасаясь, что кто-то там усомнится в его несомненной мужественности. Наверняка у него прекрасные родители. У других такой мужчина просто не мог получиться… Я зажмуриваюсь и уношусь в своих мечтах куда-то совсем уж далеко. К своей самой заветной детской мечте — иметь маму и папу. Ведь если меня примут в семью Марата… Наверняка большую семью, с братьями, сестрами, тетушками и дядюшками… Торможу себя, потому что думать об этом еще очень рано. Но мечтательная улыбка никак не хочет сходить с лица.

— Ты почему такая счастливая? — спрашивает Марат, возвращаясь.

— Просто. Все так хорошо…

— Угу.

— Что-то случилось? — тонко улавливаю в его голосе некоторую озабоченность. Он садится. Поднимает на меня взгляд, как будто бы сомневаясь.

— Нет. Это так… Домашние дела. Иди сюда. — Послушно подхожу ближе. Марат утыкается лицом мне в живот. — Я твой, ты же знаешь?

— Знаю. Исключительно мой, — припоминаю его слова. Ерошу волосы, сажусь на стул рядом. И подперев щеку, с любовью наблюдаю за тем, как он ест.

— Сегодня я у тебя останусь. Завтра у меня миллион дел. И еще прием у родителей.

Меня охватывает волнение. Что, если Марат пригласит меня в качестве своей пары? Как лучше себя подать? Что сделать? Может, выучить пару слов на азербайджанском или…

— Приеду, скорей всего, поздно, так что ты мне ключи дай, пока помню.

Так… Значит, приглашения не будет. Нет-нет, это понятно. Мы всего несколько дней друг друга знаем. Конечно, еще очень рано представлять меня родне. Так даже лучше, меньше стресса.

— Какие ключи?

— От квартиры, конечно. Вдруг я заявлюсь совсем поздно? Не станешь же ты меня ждать?

Стану. Ой, стану… Господи. Как же быстро я растворилась в нем! И смешно, и страшно. Каждый раз приходится себя одергивать. Ведь весь мой прошлый паршивый опыт отношений с мужчиной кричит о том, что с этим племенем так нельзя. Но с другой стороны, Марат ведь не Коваленко. Вот в кого я вляпалась, как в коровью лепешку. Ведь он так искусно мною манипулировал. Вешал лапшу на уши… Довольно долгое время я не догадывалась даже, что у него есть семья: жена, дети. Хотела потом расстаться, гнала его, а он постоянно возвращался, а он все время мне врал, что уйдет, что он меня одну любит. В общем, все по классике, ничего нового и оригинального. Почему я верила? Почему так рада была обманываться? Не потому что была слепой дурой, нет, а потому что детдомовке вроде меня эта любовь была действительно нужна как воздух. У меня была от него страшная эмоциональная зависимость. Иногда казалось, умру, если он не вернется. Дни, которые Коваленко проводил с семьей, я сама проводила в каком-то жутком анабиозе. А потом я забеременела… Долго готовилась к тому, как ему все расскажу. Мечтала, дурочка, что он обрадуется. И выберет, наконец, меня. Как обещал. Но все пошло не по плану. Совсем… Разговор закончился диким скандалом. Коваленко наговорил мне кучу гадостей, решив, что я залетела специально. Велел мне сделать аборт. Ну а я, конечно же, послала его на три буквы. И тогда он меня впервые ударил. Ну, это он так говорил… «Ударил». Когда пришел извиняться. Врачи же и полиция использовали со-о-овсем другие формулировки.

Рука нервно дергается. Опускается на живот. Идиотский жест! Идиотский хотя бы потому, что у меня не было времени, чтобы привыкнуть вот так себя касаться. Срок был совсем маленьким. Но вот же глупость! Стоит вспомнить прошлое — и рука тут как тут.

— Думаешь, ты беременна?

Вздрагиваю. Я в своих воспоминаниях улетела так далеко, что даже о Марате забыла. А он сидит и внимательно за мной наблюдает. Резко перекладываю руку на стол.

— Нет. Вряд ли. У меня только месячные недавно закончились. До овуляции еще далеко.

Марат выглядит несколько озадаченным. Что такое? А-а-а, наверное, у них не принято обсуждать такие моменты с женщиной? Но он ведь сам спросил. Я ответила.

— Значит, ты мне поэтому в лагере не дала? Из-за месячных?

— Нет! В лагере я не дала тебе, потому что приличные девочки не дают на первом свидании.

— Как хорошо, что у нас уже не первое свиданье, правда? — невинно улыбается Марат и разводит по сторонам полы моего халата.

ГЛАВА 11

Марат

«Что делаешь?»

«Пытаюсь отоспаться».

«Еще ведь рано», — кошусь на часы.

«Позволь тебе напомнить, что ночью я почти не спала. Не догадываешься, почему?»

«Очень даже», — улыбаюсь как дебил. — «Кстати, боюсь, ничего другого я тебе и сегодня не смогу предложить».

— О, да господи, сожри уже лимон!

— А? — моргаю.

— Сожри лимон, говорю. Я думал, у тебя тут трагедия. Примчался, видите ли, друга спасать от верной гибели, а он цветет и пахнет.

— Да это… так, — заканчиваю невнятно, не совсем понимая, как все Тохе объяснить, и надо ли вообще это делать. В одном он прав, я на самом деле счастлив больше, чем когда-либо. Но кроме жизни с Афиной, к несчастью, у меня есть и другая жизнь, в которой сейчас происходит такая засада, что просто держись! — Спасибо, что приехал, Тох. Поддержка мне точно не помешает.

— Жаль, Брага с Назаром не смогли быть. Они бы стопудово хотели поучаствовать в кастинге.

— Каком кастинге? — не на шутку туплю.

— На роль твоей будущей жены, конечно, — ржет Дубина. — Мы же за этим едем? Посмотреть первый вариант?

Да уж. Посмотреть, блин… Челюсти сами по себе сжимаются. На щеках вздуваются желваки.

— Воу, друг! Если я опять что-то не то ляпнул, прости. Я с этими вашими заморочками всегда, как по минному полю. Что можно сказать, что нельзя — хрен знает. Давай только без обид.

— Да какие обиды? Нормально все. Проехали.

— Знаешь, выражение твоего лица свидетельствует об обратном.

— Я бы на твое лицо посмотрел, будь ты на моем месте, — растираю устало виски.

— Чур меня. Что я тебе плохого сделал? — угорает Дубина и тут же озабоченно уточняет: — Но