„на троне не бывает предателей“, то есть монарх по определению патриот и радетель за Отечество. С другой стороны, он может быть слаб, неопытен, недостаточно умен, наконец, испорчен, сбит с истинного пути злыми советниками. И тогда он теряет моральное право править своими подданными. Эта проблема компетентного, правильного правителя, обозначенная Карамзиным, была актуальной и в ХIХ веке и остается таковой по сей день. Цель правления – „править во благо людей“, власть должна находить одобрение и поддержку в народе, иначе она ничего не стоит…»[118]. Эти вопросы, поднятые «последним летописцем», соответствующие ситуации, описанные со всем блеском его литературного таланта, яркие и запоминающиеся, поражающие воображение читателя своим мрачным трагизмом, пришлись, что называется, ко двору. Данные же «последним летописцем» ответы на них, несмотря на все возражения критиков карамзинского исторического метода, прочно утвердились в общественном сознании (настолько, что критика не имела успеха, не сумев поколебать морального и нравственного авторитета Карамзина). Сила образа царя-тирана, нарисованного Карамзиным, оказалась настолько велика, что и по сей день, безусловно, господствует в общественном сознании и не сдает позиций в научном сообществе.

Почему же так получилось? Ответ на этот вопрос непрост и, судя по тому, какую бурную реакцию в обществе вызвала ситуация с возведением памятника Ивану Грозному в Орле в 2016 г., вряд ли будет удовлетворительно решен – образ грозного царя давно уже перешел из области чисто исторической в область исторической мифологии. Однако все же попробуем сформулировать свое мнение по этому поводу. Автор одной из последних биографий Ивана Грозного Д.М. Володихин, критикуя точку зрения А.И. Филюшкина, писал, что в предложенной им (и поддержанной нами) антикарамзинской схеме есть немало видимых невооруженным взглядом прорех, и прежде всего это весьма нелицеприятные оценки первого русского царя, которые сохранились в русских источниках, пересекающиеся со свидетельствами иностранцев[119].

Безусловно, это так, и тот же Пискаревский летописец, упоминаемый историком, содержит описания лютых казней, учиненных по приказу Грозного[120]. Однако насколько точны сведения, сообщаемые этими нарративными источниками, составленными порой существенно позже описываемых событий, насколько объективны были их авторы в освещении эпохи Ивана Грозного? Блестящий знаток русского летописания академик М.Н. Тихомиров, специально занимавшийся Пискаревским летописцем, отмечал, что «рассмотрение Пискаревского летописца в той его части, которая относится к известиям о царствовании Ивана IV, убедительно показывает тенденциозность многих его сообщений, их близость к тому, что помещалось в записках иностранцев, писавших о событиях второй половины XVI в.». По мнению академика, и составитель (составители?) Пискаревского летописца, и иностранцы, писавшие об Иване Грозном и его тиранствах, пользовались одними и теми же источниками, а именно рассказами оппозиционных бояр, «охотно сообщавших московские сплетни и слухи о придворной жизни»[121]. Больше того, М.Н. Тихомиров приходит к выводу, что этот летописец был составлен в окружении князей Шуйских и что «перед нами не просто „воспоминании москвича“, а компиляция какого-то сторонника Шуйских, ставящая себе задачу очернить Грозного и его наследников, не забывая при этом даже о еще живой королеве Марии Владимировне (дочери Владимира Старицкого, выданной Иваном Грозным замуж за марионеточного ливонского «короля» Магнуса. – В. П.)…». И вывод, который делает на основании всех этих умозаключений историк: «Перед нами замечательный, драгоценный источник по истории XVI – начала XVII в., основанный на недошедших до нас сочинениях и устных преданиях, отредактированный в определенном тенденциозном духе… Это своеобразный памфлет начала XVII столетия…»[122] (выделено нами. – В. П.).

Продолжая эту тему, сошлемся на любопытный вывод, который был сделан современным исследователем Пискаревского летописца С.И. Хазановой. Присоединившись к мнению М.Н. Тихомирова относительно того, кем был составлен этот текст (по ее мнению, это сторонник Шуйских дьяк Нечай Перфильев), она, характеризуя источники оригинальных и нигде больше не встречающихся сообщений об эпохе Ивана Грозного, отмечала, что «они представляют собой, видимо, запись устных рассказов и носят во многих случаях характер легенды…»[123] (выделено нами. – В. П.). Одним словом, предполагая, что в основе всех этих свидетельств, живописующих ужасы правления Ивана Грозного, лежат реальные события, все же зададимся вполне закономерным вопросом: где здесь объективная реальность, а где вымысел, искусно (или не очень) вплетенный в ткань повествования составителем текста с тем, чтобы потрясти читателя?

Но почему многие историки воспринимают эти известия без должного скептицизма и критики? Почему, по словам известного русского публициста и критика Н.К. Михайловского, «солидные историки, отличающиеся в других случаях чрезвычайною осмотрительностью, на этом пункте делают смелые и решительные выводы, не только не справляясь с фактами, им самим хорошо известными, а, как мы видели, даже прямо вопреки им; умные, богатые знанием и опытом люди вступают в открытое противоречие с самыми элементарными показаниями здравого смысла; люди, привыкшие обращаться с историческими документами, видят в памятниках то, чего там днем с огнем найти нельзя, и отрицают то, что явственно прописано черными буквами по белому полю»?[124]

По нашему мнению, это вызвано двумя причинами. Первая из них связана с особенностями имеющихся в распоряжении историков источниками по эпохе Ивана Грозного. Актовые материалы той эпохи сильно пострадали в результате войн, смут пожаров и прочих бедствий, так что исторический нарратив оказался подчас едва ли не единственным «колодезем», откуда исследователи могли черпать сведения о первом русском царе и его времени. Но представляется, что репрессии Грозного затронули прежде всего и в первую очередь верхушку русского общества, его элиту – политическую, военную, церковную и торгово-финансовую. И эта элита или сама, или через свою «клиентуру» отразила свои впечатления и свое негодование от методов правления Ивана IV в литературных текстах разного достоинства и качества. На них, на эти тексты, в первую очередь и опирались (и продолжают опираться) критики Иванова царствования.

Вторая же причина связана с первой – в XIX в., когда складывалась русская «Иваниана» и соответствующая историографическая традиция, в общественном мнении (понимая под ним, естественно, в первую очередь и прежде всего мнение, формирующееся в санкт-петербургских и московских салонах и клубах, а затем и в печати) постепенно завоевал господствующие позиции «либеральный», «тираноборческий» «дискурс». Быть консерватором, а не либералом, чем дальше, тем меньше становилось немодным и порой даже небезопасным. Однако открытая борьба с самодержавием требовала определенной смелости, тогда как критика его, скрытая внутри «тираноборческого» «дискурса» (кто же будет против осуждения тиранств Ивана Грозного?) была безопасна и даже приветствовалась (мы не случайно начали введение с казуса с памятником «Тысячелетие России», на котором Грозному не нашлось места).

Не изменилась ситуация и в ХХ веке – заложенная Карамзиным традиция оказалась чрезвычайно устойчивой и влиятельной. История (созданная историками) оказалась, по словам Карамзина,