а его колкая щетина цеплялась за тлеющие пряди. — Сколько… ждать…

Краем глаза я видела подрагивающие ноздри, жадно втягивающие запах моей крови.

— Отдаю… — только и успела выдавить я.

Некромант нетерпеливо толкнул вверх мои запястья, и вишни-бусины юркнули в чаши ладоней, вспыхнули таким же ярко-рыжим золотом, каким мои волосы полыхали сейчас от ужаса и… ужаса от того, как и что я чувствую. Ине резко дунул на порезы, прижав своей ладонью поверх, запечатывая. Подхватил золотой комок в клетку пальцев, будто светлячка. Мы были так близко, что я услышала дрожь, пробежавшую по его телу.

— М-м-м, — почти простонал темный, шумно дыша, прикрыв веки, но алые блики мерцали, окрашивая ресницы. Дернулся кадык, будто он глотнул вдохнутый воздух как лакомство.

Я осторожно выползла из-под руки вся покрывшись цыпками, как от озноба или… да, от озноба. Просто держаться подальше. Но как, если внутри щита места уже на шаг? Мой. А его — и полшага не будет.

Поймавшие жертвенный ком пальцы удлинились, вместо ногтей — острые когти, багровые, как запекшаяся кровь, тлели на концах то ли сами по себе, то ли от пойманного комка.

Свет продавился сквозь пальцы резко сжатого кулака…

Огненная плеть обвилась вокруг руки, вытягиваясь упругим жгутом.

Тренькнул, рассыпаясь искрами, щит. От беззвучного вопля не-мертвых у меня заложило уши, а некромант рассмеялся, взмахнул плетью из моей крови и своей силы и хлестнул двинувшуюся на нас темную хрипящую массу. Мрак взвыл.

Я вцепилась в черенок лопаты — она единственная выглядела тут спокойным и адекватным существом: не хохотала зловеще, распуская паутинные полотнища, не сверкала красными зенками, и не пугала блаженной улыбкой, становящейся все шире по мере того, как ярче и длиннее делалась извивающаяся плеть, рассекающая тела лезущих восставших. Не-мертвые вспыхивали и рассыпались гаснущих всполохами. Но все шли и шли… И вдруг отхлынули.

Плеть судорожно дернулась и погасла. Сделалось темно. Только я как светляк с лопатой в обнимку. Тряслась и таращилась в темноту, но собственный свет мешал, и я видела только черенок и свои руки с затянувшимися стрелками порезов.

Чье это хриплое дыхание? Мое? Не-мертвые подкрадываются со спины или… Ине?

И дернулась, едва не заорав от прикосновения к плечу.

— Где мой последний аргумент? — шепнула на ухо плотоядно урчащая тьма.

— П-п-под ногами, — ответила я, сообразив, что он про дубинку.

Воздух качнулся, слева, наклоняясь, прошуршало большое и опасное, выпрямилось. Мои кисти накрыла горячая ладонь. Большая, больше, чем была. И когти. Нос ткнулся в волосы, шумно вдохнул. Вторая рука оплела, словно обнимая, и тоже потянулась к черенку. Медленно, наверное, потому что время застыло, и я слышала только это хриплое дыхание, и как оживший ветер поет, дрожа струнами теней в полотнищах крыльев, шалашом накрывших меня и… его. Кто бы он ни был.

Пальцы с багровыми когтями по одному отлепили мои от черенка. Шершавая ладонь, задевая щеку острыми, как иглы, кончиками, легла на глаза, опустила веки.

— Вот так, огонек, — шелестела тьма в волосах.

— Не смотри, — шуршал потрескивающими угольками голос.

Земля ушла из под ног, в живот ткнулось плечо, и сердце рванулось, желая остаться там, на твердом и привычном, но рука уже прижала коленки. Моя щека, испачканная в крови и том, что летело мне в лицо после единственного удара «аргументом», привычно устроилась на рюкзаке.

— А теперь — ходу.

В лицо дохнулоничто. Отпустило. И снова — озноб по коже. Почувствовала, как дернулась, оживая, петля договора, не больно, словно напоминая, что я никуда не денусь. И тоже отпустила. До поры.

Я послушно не открывала глаз. Темный прав, мне лучше не видеть, КТОнесет меня через пустырь, то ныряя в те́ни изнанки, то вновь появляясь. ЭтоОНОпахнет горячим железом. А лаванда… Лавандой — спрятанное в рюкзаке одеяло, которое мне великодушно или еще по какой-то блажи уступил для ночлега некромант.

Глава 16

Под спиной была неровная поверхность обитых железными полосами ворот, умиротворяюще гудел, чуть вибрируя пластинами, охранный контур поселка, ныл приложенный, и не поручусь, что нечаянно, об эти ворота затылок. Но если на голове что-то болело, значит она все еще была при мне, а я — живая.

— Ты просто огонь, детка.

— Спасибо, — поблагодарила я, не открывая глаз.

— Я не тебе, — вяло отозвался темный.

— За то и благодарю. Твоих комплиментов после всего я бы просто не вынесла.

— Я же тебя с твоими, — судя по звуку, некромант обозначил размер руками, — выношу.

— Ты бугай.

Смолчал. Принял за ответный комплимент? Ну и пусть. Леди иногда могут позволить себе делать комплименты. Правда, леди из меня… Последняя побродяжка не позарилась бы на мое платье, а мне в нем к людям идти.

— Мне нужны штаны, — сделала вывод я и, приоткрыв глаза, покосилась на рюкзак, примостившийся аккурат между мной и каланчой, который к этому времени уже пребывал в обычном своем мародерском образе и перестал пугать. Раз у него там водятся носки и пахнущее лавандой одеяло, почему бы и штанам не быть.

Некромант уронил голову в мою сторону и одарил брезгливым сочувствием.

— Что, так сильно испугалась?

— Придурок. Я из-за этих юбок чуть не сдохла.

— Единственные штаны в пределах досягаемости те, что на мне.

— Они у тебя одни? — опешила я.

— Ты видишь у меня за спиной гардероб?

— Ужас. И сколько они на тебе?

— Где-то неделю… Запасные остались на том кладбище, где я тебя подобрал.

— Что, так сильно испугался? — я вернула ему его взгляд.

На небо выкатилась луна, скупо озарила подворотное пространство, темные брови темного приподнялись, губы сжались, дрогнули, и этот идиот принялся ржать. Даже пару раз о железную створку стукнулся.

Теперь у него тоже в башке гудит? Пусть бы гудело. Не все мне одной.

Чуть левее того места, откуда меня притащил лось, над горизонтом золотилась полоска. Я покосилась на нее и на вылезшую луну раз-другой и засомневалась, не слишком ли сильно меня головой о ворота приложили.

— Это рассвет? — спросила, просто чтоб убедиться, да и вдруг ненормальность — заразное, а рядом со мной такой рассадник дури.

— Это Светлый лес. Золотые ясени. Когда их так много, как там, они светятся. Роща, где мы… гуляли днем, когда-то была… его частью, — темный отвечал нехотя и медленно, последние слова вообще будто силком проталкивал. И совсем замолчал.

Без шелеста его голоса стало неуютно. Да и холодно. А от Ине будто теплом дышало. Я бы, наверное, плюнула на приличия, пробирающую до дрожи некроформу[1] и возможные остроты и придвинулась ближе, но рюкзак мешал, рукоятка с цаплей неудобно тыкалась в