Он поцеловал ее на улице. Под дождем и в темноте. Было уже три часа ночи, и они принялись ловить такси. Они находились где-то в Блумсбери, укрываясь от усилившегося дождя под навесом магазина, когда он схватил ее за лацканы жакета и притянул к себе.

Она хотела этого весь вечер, мечтала о его близости. Чтобы его тело прижалось к ее телу. Ей хотелось этого весь вечер. Она закрыла глаза и полностью отдалась своей фантазии, ей нужно было, чтобы она стала для него всем, чтобы для нее остальной мир отошел на второй план, пусть даже на время. Его руки, такие сильные и настоящие, держали ее за спину. Его губы… Но он все оборвал.

— А я ведь никогда не узнаю, что значит целовать девушку, не наклоняясь к ней. Как плохо быть таким высоким!

— Если найдем ступеньку, я встану на нее!

Он засмеялся.

— Не надо ступенек! Пойдем ко мне в отель! Вы сможете встать на кровать.

Он снова хотел ее поцеловать, но на этот раз она вырвалась.

— Я не могу, Декстер!

— Почему? — Он расстроился. Или, скорее, разочаровался. По его взгляду трудно было разобрать, что творится у него на душе.

— Я должна вернуться домой.

Он глубоко засунул руки в карманы.

— Вас там кто-то ждет?

— Да… нет. Нет, в том смысле, в котором вы подразумеваете. Я живу с сестрой и ее двоими детьми. И с мамой.

— Вы хотите сказать, что они не смогут обойтись без вас одну ночь? Вернее, полночи.

— Мне утром на работу. К концу дня я должна написать интервью. Я…

— Не такая девушка? — В его голосе послышалась насмешка. — Что ж, вы долго меня дурачили, Дайамонд Шарп!

— Меня зовут Грейс. Грейс Резерфорд. Днем я работаю в рекламном отделе. И на мне лежит ответственность за довольно шумную семью.

— Ну-ну. Похоже, у нас наступил момент истины. Полагаю, мне лучше поймать вам такси, Грейс. Мы выйдем отсюда, как только прекратится дождь.

Она уже жалела о том, что раскрылась. Куда-то пропали чары. Когда с нее слетел налет тайны, он перестанет интересоваться ею! Выйдя из-под навеса, она быстро зашагала по улице, а маслянистый дождь колотил по ее волосам и забрызгивал ноги.

Шаги у нее за спиной.

— Грейс, подождите! Что случилось?

— Вы знаете, что случилось. — Она развернулась. — Вы… вы — это вы!

— И вас интересует, почему я исчез на пять лет? Вы не единственная, кто скрывал свое имя. Позвольте, по крайней мере, помочь вам поймать такси.

Он взял ее за руку, что-то бормоча о погоде в этой проклятой стране, и они вместе направились к Тоттенхэм-Корт-роуд.

— Я хочу кое-что у вас спросить, — сказала она, когда дождь начал утихать.

— Для этого чертова интервью?

— Нет. Не для интервью. Декстер…

— Теперь вы меня не на шутку встревожили.

— Кем вам приходится Джон Крамер?

Он остановился как вкопанный и отшатнулся от нее.

— Вы только что произнесли имя этого человека? Я правильно вас расслышал?

— Это он был тем человеком в «Савое», не так ли? Именно он прервал наше маленькое свидание.

— Господи! Избавлюсь ли я когда-нибудь от этого ублюдка? — Он потер голову, и у него опустились плечи.

— Он наш сосед и очень дружен с моей сестрой. Может быть, он даже влюблен в нее.

— Господи!

— Он предупредил меня, чтобы я держалась от вас подальше. Почему он это сделал?

— Послушайте… Мы давно знакомы с Крамером. Это грязное дело. Я думал, что все кончилось, но вот он снова… здесь в Лондоне, когда нас должен разделять Атлантический океан! Итак, все продолжается! И никогда не закончится! Даже на смертном одре я буду видеть его перед собой! Рядом с Проклятым Беспощадным Жнецом.

— Вы говорите, что вас связывает вендетта? Он преследует вас?

— Смотрите, такси! — О'Коннелл вытянул руку, и такси остановилось.

— Декстер?

— Только мама зовет меня Декстером. — Он открыл дверцу и помог ей сесть в машину. — Леди едет в Хэмпстед, — сказал он водителю.

— А вас не подвезти?

— Вам на север, а мне на юг, в «Савой».

— Что ж, полагаю, мы провели хорошую ночь!

— Полагаю. Послушайте, Грейс! Берегитесь Крамера! Не позволяйте ему флиртовать с вашей сестрой. Или с вами.

И прежде, чем она сумела что-либо спросить, он закрыл дверцу, и такси помчалось по дороге. Она помахала ему, но он повернулся и зашагал прочь.

Утром Грейс позвонила в офис и, чтобы заняться интервью, отпросилась с работы, сославшись на плохое самочувствие. Несмотря на обычную после шампанского головную боль, привычный шум в доме, отсутствие каких-либо записей, работа шла удивительно легко. В обычном смысле слова их встречу с О'Коннеллом нельзя было назвать интервью, но тем не менее строчки словно писались сами собой.

Два последующих дня с лица Грейс не сходила тупая улыбка, она была рассеянной: теряла вещи, приготовила детям на ужин омлет, хотя оба ненавидели яйца, не слушала, о чем говорили за столом Нэнси с матерью. На работе она не могла сосредоточиться и по ошибке послала на одобрение устаревший и уже отвергнутый проект газетной рекламы для Бейкера и в результате опять получила нагоняй от Обри Пирсона. Но ей было наплевать. Из головы у нее не выходил О'Коннелл. И поцелуй, и танец… и всякие мелочи. Его большая рука, держащая тоненькую ножку бокала с шампанским; эта манящая смесь силы и изящества. Замечание о том, что в Европе он больше других месяцев любит февраль. Февраль с его сумасшедшим хаотическим сочетанием, с одной стороны, морозных ветров и снега, а с другой — ранних весенних цветов: жемчужных подснежников, пурпурных и золотистых крокусов, пробивающихся сквозь снег, и удивительно ослепительных солнечных дней, наступающих тогда, когда их меньше всего ожидаешь.

— Никогда не знаешь, что с тобой будет в феврале, — говорил он. — И мне это нравится. Я люблю, когда жизнь непредсказуема.

Чем дольше она проигрывала в уме события того вечера, тем больше вспоминала деталей. Пока она не вспомнила все до мельчайших подробностей, ее память напрягалась, как струны настраиваемого альта, когда они чуть не лопаются под пальцами настройщика. Грейс трясла головой, чтобы этим физическим действием заставить себя сейчас же остановиться и переключить внимание на совершенно реальные вещи: грязную пеленку Феликса, присутствие Дайамонд на открытии нового французского ресторана на Грейт-Портленд-стрит, попытки Като-Фергюсона выдать успешную кампанию освежающего дыхание эликсира, проводимую Стюардами, исключительно за свою идею (в день «недомогания» Грейс ему было легче сделать это).