За все время службы в него не то что ни разу не выстрелили, но даже ни один пьяный или подследственный не дал ему в рыло. Вот уж везение так везение! За четырнадцать лет ни одной царапины и ни одного синяка.

А когда во время очередной ведомственной пьянки знакомый старлей из убойного отдела, с трудом ворочая языком, сказал ему, строго вертя под носом кривым пальцем, что это не к добру, что судьба, мол, свое все равно возьмет, причем возьмет сразу за все упущенное, то есть вломит так, что мало не покажется, пьяный Пинько легкомысленно отмахнулся и сказал, что все это ерунда. Он, мол, материалист и во всю эту хреновину не верит. Старлей многозначительно кивнул и упал под стол.

Письмо догорело, и Знахарь нахально сдул пепел на пол.

Пинько, конечно, на это было глубоко наплевать, но он нахмурился, выдержал неодобрительную паузу и, делая вид, что спрашивает просто от скуки, сказал:

– Тут ходят слухи, что ты, герой, генерала ФСБ завалил. Что – правда завалил?

– Да мало ли кого я завалил, – лениво ответил Знахарь, – тебя не завалил, и слава Богу.

– Ты не борзей, – повысил голос Пинько.

– А ты не задавай дурацких вопросов, – отбил Знахарь.

После этого собеседники сидели молча еще минут пятнадцать, стараясь не глядеть друг на друга. Оба понимали, что нужно делать вид, что тут идет беседа. Наконец, взглянув на часы, Пинько нажал на кнопку, привинченную к столу, и в дверях показался вертухай.

– Концерт окончен, – сказал Пинько, вставая, – в камеру его.

Вернувшись в камеру, Знахарь отмахнулся от любопытствующих и завалился на койку. У изголовья с равнодушным лицом стоял уже другой посланник Ганса. Но он занимал так же мало места и всем своим видом показывал, что ему нет дела абсолютно ни до чего, кроме сохранности объекта, которым являлся Знахарь.

Закинув руки за голову, Знахарь упер невидящий взгляд в провисшее брюхо верхней койки и глубоко задумался.

А подумать было о чем.

Записка, которую он со второго раза выучил наизусть, при всей своей краткости содержала уйму интересных и важных вещей.

Во-первых, несмотря на то, что текст записки был отпечатан на компьютере, сомневаться в том, что ее автором была именно Наташа, не приходилось.

Человечек, прыгающий с моста с резинками на ногах…

Когда Знахарь увидел этот полудетский рисунок, ему тут же вспомнилась встреча с Наташей в ее уютной, как она сама выразилась, норе.

Именно там, когда он понял, что Наташа лезет в эти его смертельные игры исключительно из спортивного интереса, из любви к риску, Знахарь, повинуясь внезапному наитию, спросил у нее, не прыгала ли она с моста на резинках. Наташа тогда удивилась и сказала, что да, прыгала.

И теперь Знахарь был совершенно уверен в том, что этот рисунок – одновременно и подпись, и пароль. А на компьютере записка отпечатана для того, чтобы нельзя было определить почерк писавшего. Тут все ясно.

Теперь – об именах, а точнее – о кликухах, упомянутых в послании.

Острый – это, понятное дело, Стилет.

Ермак… Ага. Это Дядя Паша. Он с Урала, а Ермак Тимофеевич там в свое время сильно отличился. Интересно, а какая фамилия у этого Ермака была, подумал Знахарь и полез в карман за сигаретами.

Пекарь. Тут посложнее. Но… тоже ясно.

Это, конечно же, Саша Сухумский. А Пекарь он потому, что пирожковые держит. А Стилет его этими пирожковыми за яйца держит.

Знахарь зло ухмыльнулся и представил себе, как между Стилетом и Сухумским начинается кровавая свара. И хорошо бы Сухумскому на Стилета какой-нибудь компромат иметь. Вот тогда начнется…

С именами ясно.

А вот самая первая фраза – «Это сделала я» – перечеркивала все рассуждения Знахаря, касавшиеся того, как коварный Стилет сдал его ментам.

Конечно же, Стилет от этого не становился белым и пушистым, и бежать к нему с покаянием, мол, прости, Стилетик, дорогой, что я думал о тебе плохо, вовсе не следовало.

Но эта короткая фраза меняла все.

Значит, это Наташа упрятала Знахаря в «Кресты».

Упрятала. Спрятала. Именно спрятала, а не посадила.

С некоторых пор Знахарь полностью доверял этой сумасшедшей бабе. Он испытывал к ней глубокую симпатию и точно знал, что она никогда не сделает ему плохо, не предаст его и, как было уже не один раз, спасет.

А раз так, то, судя по всему, она, пользуясь своими связями в ФСБ, устроила Знахарю эту изоляцию. А уж как – это ее дело. Скорее всего – дала кому надо денег, и Знахаря упаковали.

Наверное, в этом был смысл. На воле можно получить пулю от снайпера, мину под днище машины, ножичек под ребро в толпе, да мало ли какие сюрпризы могут ждать человека, имеющего столько недоброжелателей, как Знахарь.

А тут – только Саша Сухумский.

Он, конечно, смотрящий по тюрьме, и как он скажет, так и будет, но возможности тут весьма ограничены. Нужно, конечно, держать ухо востро, но Наташа права – конечно же, здесь гораздо безопаснее, чем на улицах Питера.

Да и Ганс вовремя подсуетился с охраной.

Знахарь покосился в сторону спинки койки и увидел недалеко от своего лица неподвижную штанину и спокойно висящую вдоль нее руку. Костяшки на кулаке были сильно увеличены и покрыты множеством мелких белых шрамов.

Боец. Это хорошо.

А ведь, подходя к своей койке и заваливаясь на нее, Знахарь даже не заметил этого парня, который стоял у его изголовья.

Действительно – как мебель!

Главное, чтобы он не оказался мебелью в критической ситуации.

Знахарь вставил сигарету в рот, тут же около уха раздался знакомый щелчок, и перед его лицом появился тот самый кулак со сбитыми костями. В кулаке была зажата зажигалка, и ее синий огонек почему-то подействовал на Знахаря успокаивающе.

Он прикурил и, не оборачиваясь, кивнул. Зажигалка исчезла.

Так, подумал Знахарь, в общем – все ясно.

Сидеть и ждать. Наташа сделает все, что нужно. А в том, что она сделает все, Знахарь не сомневался ни секунды. Сомневался он только в одном. Что больше привлекает Наташу – шанс спасти любимого человека или возможность устроить побег из «Крестов»? Такой экстрим!

Хотя побега, наверное, не будет. Скорее всего, она снова даст кому надо денег, и Знахаря переведут… например, в Анталию. Или в Барселону. В частный пансионат.

Тоже нормально.

Все нормально. Кроме еще одной строчки в письме.

Наташа написала, что в «Крестах» – то же самое. Это значит, что здесь его тоже попытаются убить. Это – плохо. Но, как сказал Вирлипуций Четвертый, «предупрежден – значит вооружен», подумал Знахарь и повернулся на бок.

И тут же наткнулся на взгляд Тюри, который, тоже лежа на боку, пристально изучал профиль Знахаря. Встретившись с ним взглядом, Тюря моргнул и спросил: