– Девушку ждете? – спросил насмешливый женский голос.

Открыв дверь, Белов отступил поближе к тумбочке.

– Входите, – пригласил он.

В номер вошла очень высокая, очень стройная и не очень темнокожая африканка лет тридцати. Короткое платье, обтягивавшее ее фигуру, было оранжево-зеленым, а босоножки на ней были ярко-красными, но эта гамма, как ни странно, не резала глаза. Может быть, потому, что обладательница попугаистого наряда была очень хороша собой?

Волосы она не выпрямляла и не укладывала в прическу, позволяя им пружинисто топорщиться во все стороны, отчего ее голова выглядела непропорционально большой, а лицо – маленьким, как у ребенка. Глаза у нее были чуточку раскосыми, нос приплюснут, губы норовили вывернуться наизнанку, но при всем при этом она была красива, как бывают красивы дикие животные, словно бы сознающие свою грацию.

– Я Дада, – сказала она. – Меня прислал Петляков.

– Петраков, – поправил Белов.

– Правильно, – улыбнулась Дада и сделала это, надо отметить, самым ослепительным образом. – Ты Ольх?

– Олег.

– Я и говорю: О-лех-х.

Дада бесцеремонно прошлась по комнате, разглядывая предметы обстановки и предметы одежды, на них разбросанные. Потом она оценивающе уставилась на голый торс Белова:

– Для белого мужчины ты неплохо сложен.

– Ты тоже неплохо сложена, – сказал он. – Для черной женщины.

– Черные всегда сильнее, стройнее, выносливее, – заявила Дада.

– А мы, белые, от женщин не спортивных рекордов ждем, – парировал Белов.

Пока он натягивал футболку, ноздри наблюдавшей за ним африканки увеличились в диаметре.

– Ты расист, – сказала она.

– Нисколько. У русских нет расовых предрассудков. Знаешь, почему?

– Почему?

– Наш любимый поэт – Пушкин. Его дед был эфиопом.

– Тогда ты шовинист, – стояла на своем Дада. – Мужской шовинист.

– Что это значит? – не понял Белов.

– Это значит, что ты презираешь женщин. Ставишь их ниже себя.

– Никуда я их не ставлю, я…

Это прозвучало двусмысленно, и, прикусив язык, Белов покраснел. Кое в чем Мали его поднатаскала, но все же сексуального опыта у него было маловато.

– Продолжай, – сказала Дада.

– А мне нечего продолжать. Я закончил.

– Так быстро?

Белов покраснел еще сильнее. Английский глагол «finish» был не менее многозначителен, чем русский «кончать».

Видя его смущение, Дада сделала несколько решительных шагов вперед, положила руки ему на плечи и привлекла к себе.

– Бедный мальчик, – прошептала она. – Совсем еще молоденький. А глаза синие. Как море…

Белов сам не заметил, как очутился на кровати, причем без футболки, которую никто с него вроде бы не снимал. Горячие губы африканки накрыли его рот, ее пальцы нырнули в джинсы и деловито зашарили там.

Время замерло и рванулось вперед с такой головокружительной скоростью, что Белов еще долго не мог прийти в себя, переводя дыхание рядом с такой же запыхавшейся африканкой.

– А ты неплохо себя показал, – сказала она, повернув к нему лицо с сияющими глазами.

– Ты тоже, – пробормотал он. – Только я не для этого тебе встречу назначал.

– А для чего? – удивилась Дада.

Когда Белов высказал ей свою просьбу, Дада задумчиво повторила:

– Итак, ты хочешь, чтобы я свела тебя с какой-нибудь любовницей мистера Салеха Салема?

– Да, – подтвердил Белов, избегая смотреть на вытянувшееся рядом нагое тело, словно выточенное из эбенового дерева.

Сперва Мали, теперь Дада. Это было уж слишком. Слишком много активности в постели, и слишком мало результатов на профессиональном поприще.

– И я хочу, – добавил Белов, – чтобы это было сделано как можно быстрее.

– Как скажешь. Я готова исполнять все твои желания.

С этими словами Дада навалилась на Белова. Он бесцеремонно уложил ее на прежнее место и произнес:

– На данный момент у меня одно желание.

– Назови его.

Она плотоядно облизнулась, поглаживая себя рукой там, откуда ноги растут. Белов стиснул зубы и уставился в стену:

– Я хочу выйти на министра Салема.

Дада скривила губы и встала.

– Я сделаю все, что смогу, – холодно сказала она, собирая свои разбросанные вещи. – И дам знать.

– Когда? – спросил Белов.

– Понятия не имею. Много работы.

Она была оскорблена до глубины души и не скрывала этого. «Мы ее теряем», – подумал Белов фразой из американских фильмов. Но терять журналистку было нельзя.

– Постой. – Перекатившись на край кровати, он поймал ее за руку.

– Мне некогда.

Дада обулась, готовясь отправиться в ванную комнату. Но на лишнюю секунду все же задержалась. Белов опять взял ее за руку.

– Погоди, – повторил он.

– Чего тебе? – спросила она, не оборачиваясь.

Пышная прическа делала ее похожей на небольшой ядерный взрыв. Ягодицы у нее были поджарые, а ноги мускулистые, как у легкоатлетки. Привлечь ее к себе силой не получилось. Дада чувствовала себя оскорбленной в лучших чувствах и жаждала сатисфакции.

Удовлетворения, по-русски выражаясь. Полного.

– Ты меня неправильно поняла, – промямлил Белов.

Ему было противно выкручиваться и абсолютно не хотелось секса. Туземки были слишком темпераментными для него. Они не признавали долгих перерывов и не допускали, что мужчине могут надоесть их африканские прелести.

– Я тебя ОЧЕНЬ правильно поняла, ОЛЕХ, – сказала Дада. – Ты меня обидел.

– Да чем же, черт побери? – возмутился он.

– Ты получил, что хотел, и все, я тебя больше не интересую. Это нечестно. Ты обращаешься со мной, как с черной рабыней.

– Я обращаюсь с тобой, как с черной королевой.

Тут гостья несколько обмякла. Усадив ее на кровать, Белов заставил ее запрокинуть голову, чтобы впиться губами в ее горячее, пульсирующее горло.

Со стороны это должно было напоминать сценку из фильма про вампиров, как отметил краешек его сознания.

Некоторое время Дада оставалась напряженной, а потом окончательно расслабилась, позволив делать с собой все, что хотелось Белову. Не то чтобы он испытывал непреодолимое желание, но, начав, уже не мог остановиться. Разве что на пару секунд, чтобы снять с африканки босоножки, застежки которых впивались ему в поясницу, когда она решила обхватить его ногами.