Судя по лицам, цвету кожи и росту, ромалы были не ряженые граждане первой попавшейся национальности, а именно что цыгане. Ну, в самом крайнем случае молдаване, хотя на фига ресторану молдаване? Конечно, маленький концертный табор составляли прилизанные, приглаженные, ухоженные артисты, выгодно отличающиеся от своих собратьев, шерстящих возле рынков и вокзалов.

Так взгляни ж на меня

Хоть один только раз,

Ярче майского дня

Чудный блеск твоих глаз!

– Соленые огурцы здесь аж по тридцать рублей. Однако! – наигранно возмущенно Пиночет захлопнул меню. – Аукни, Верунчик, своих земляков, чтоб душу наискось порвали, раз маячат. Представьте себе, аж по тридцать целковых! Вот бы бросить мне пить, да с начала начать…

Тарзан и Волчок поморщились, их Пиночетовское ерничанье не прикалывало.

– Ну, чего ты накопал в этом компьютерном клоповнике? Давай колись! – будто и не заметив уксусных гримас, широко скалящийся Пиночет стал крутить фарфоровую солонку в виде чертенка с дырочками между рожками. Такие же бесята заплясали в его глазах, не обещая ничего хорошего никому.

– Какой же рассказ, когда в животе урчит, а в горле сухотища? – Пепел откинулся на спинку. И покачал головой, мол, какой ты нетерпеливый, Пина, вот-вот заснуют халдеи с бутылками, фужерами и холодной закусью, что ж за радость прерываться через слово?

– А что за понт тянуть вола за вымя? – передвинул от Пиночета к себе пепельницу Волчок.

Пепел ответил демонстративным молчанием.

– Че он немого корчит? – спросил Волчок Тарзана. – Может, его на кошельки порезать?

– Сначала загляни под стол, – от всей души улыбнулся Волчку Пина.

Волчок поворочал скулами, но все же заглянул. И увидел нацеленную ему в пах «беретту» с глушаком.

– Значит так, соколы, взвившиеся орлами, еще один дешевый наезд, и доля Вензеля умножится на ноль, пять. А с какого-такого бодуна, я вашему папику по мобиле растолкую лично. Дескать, евонные пацаны слово не держат и вести себя за приличным столом не обучены. Ясно?

Повисла пауза.

Ночь тиха была,

Соловьи поют,

Чудный запах роз

Всюду носится...

Мы гуляем с тобой,

Луна светит на нас

И в лазурной воде

Отражается!

– Ясно, – наконец через силу буркнул Волчок.

– Вот и умница. А насчет кошельков, так я тебе, касатик яхонтовый, всю правду сам расскажу. Силой из Пепла слова не выжмешь. И я ему слово дал, что он не пленник, а в доле. Только доля его не в деньгах, а в свободе. Ясно?

– Ясно, – за Волчка проворчал Тарзан.

А Сергей восхитился, как Пина сумел воткнуть быков на место, да между делом Пепла из рабочего материала превратить в их личного врага. Что ж, Сергей тоже постарается играть маржу на фосках. Он тоже насчет лапшовой ухи не плебей.

Так взгляни ж на меня.

Хоть один только раз,

Ярче майского дня

Чудный блеск твоих глаз!

Пепел заговорил только тогда, когда на скатерти утвердились запотевший графин с водочкой, вазочки с икрой, бутерброды и всякие там салаты. Когда вышколенные официанты застыли у стены: откуда видно, чем недоволен клиент, чего еще не хватает клиенту, но откуда не слышно разговоров. Когда эстрадная команда грянула новую песню:

Очи черные, очи страстные!

Очи жгучие и прекрасные!

Как люблю я вас! Как боюсь я вас!

Знать, увидел вас я в недобрый час!

– Значит, так, девчата и хлопцы, мы почти у денег. За что и предлагаю выпить по первой!

Закусив икоркой и утерев губы салфеткой, Пепел таки приступил к отчету о проделанной работе:

– Сложные электоронно-вычислительные копания подарили нам такие результаты. Акела заслал несколько многозначительных цифр человечку, инкогнито из Петербурга, который знает, что эти цифры обозначают.

– Куда? – вырвалось одновременно у Пиночета и у Волчка с Тарзаном.

– «Кому»? – поправил Пепел. – Я подозреваю, что это номер анонимного банковского счета, на котором шелестят приятные суммы, размер которых для меня – тайна. И теперь знает сей заветный номер счета какой-то фраер. И чтобы найти знатока, всего лишь нужно сделать так, чтобы он прислал ответное письмо по «мылу».

– Че за фигня? – сдвинул брови Тарзан.

– Какие цифры? Озвучь, – наморщил лоб Волчок. – Вместе отгадку поищем.

– Я типа длинным языком сам себе могилу вырыть должен? Шалишь. Мне гарантии нужны.

– Ох, недаром вы глубины темней!

Вижу траур в вас по душе моей,

Вижу пламя в вас я победное:

Сожжено на нем сердце бедное.

Но не грустен я, не печален я,

Утешительна мне судьба моя:

Все, что лучшего в жизни бог дал нам,

В жертву отдал я огневым глазам!

Не дожидаясь поддержки товарищей по застолью, Пепел опрокинул в себя полтаху холодной водочки.

– Хочу цыганских плясок! – в наступившей за столом задумчиво-наэлектризованной тишине капризным голосом заявила Верка.

На Верку недоуменно уставились Волчок: «Чего за пургу несет эта баба»? и Тарзан: «Она, чего, совсем не врубается, когда лезть со своими бабскими глупостями, когда сидеть тихо, как клоп под обоями»? Пепел, казалось, был всецело поглощен салатом, Пиночет снисходительно заухмылялся:

– Дама заскучала за мужскими беседами. Дама желает родных напевов. А нам не жалко! – Пина поднял вверх пальцы и щелкнул.

Интернациональный жест был понят правильно. Две гитары, зазвенев, страстно заиграли, забренчали бубны, запиликали скрипки. Взметнулись пестрые юбки, заходили плечи, ноги в туфлях и сапогах пошли вышибать из паркета ритм.

Как грустно, туманно кругом,

Тосклив, безотраден мой путь,

А прошлое кажется сном,

Томит наболевшую грудь!

Ямщик, не гони лошадей!

Мне некуда больше спешить,

Мне некого больше любить,

Ямщик, не гони лошадей!

Верка вскочила со своего места на первых же аккордах. Действительно, чего ей слушать мужские терки, когда можно гулять-веселиться, гонять танцем молодую кровь по жаждущему удовольствий телу?

Как жажду средь мрачных равнин

Измену забыть и любовь,

Но память, мой злой властелин,

Все будит минувшее вновь.

Ямщик, не гони лошадей...