– ООН.

– Никогда.

– Вам нужна помощь.

Азиз сузил глаза:

– Крестовые походы еще не закончены.

– Что? – На самом деле он прекрасно знал, что сейчас произойдет.

– ООН – это прикрытие для крестоносцев. Рыцари креста.

– Даже ЮНИСЕФ[12]?

– Особенно ЮНИСЕФ!

Он вспомнил дыры в руках врача. Пряжку ремня.

– Эта проклятая организация слишком много о себе говорит, но слишком мало дает детям. Хотите узнать, что я думаю на самом деле?

– Да.

– По-моему, крестоносцев ведут евреи!

На бумаге эти слова показались бы невнятными, но Азиз произнес их с чувством. Он полагал, что джихад – это лечение, а война – удаление опухоли в экстремальных условиях.

– Что на самом деле нужно, – сказал он уже мягче, – так это выгнать крестоносцев и их рабов из мусульманской страны Сомали, чтобы люди могли жить в исламском государстве.

Он очень устал, но вынужден был ответить. Говорил он осторожно, и каждое слово падало, как камень.

– Что важнее? Помочь женщинам и детям, которых вы лечите, или следовать идеалам джихада?

– Для меня это одно и то же. Медицина – это милосердие, джихад – это долг.

– А я? Я крестоносец? Я пришел сюда, чтобы принести воду.

– Вы часть этого, – ответил Азиз, не задумываясь, – Аллах потребует с вас плату.

– Вы говорили, что я останусь в живых.

– Ла-ла-ла. Откуда мне знать волю Аллаха? Вы можете умереть, а можете сделаться праведником.

* * *

Лигурийцев разделили Пунические войны между Римом и Карфагеном, и они разделены до сих пор. Грязные улицы Спецы на лигурийском побережье, мусор, гниющие на солнце рыбьи головы – и дождь и холодный воздух Лигурийских Альп, с виноградниками, оливковыми рощами, абрикосами, инжиром и орехами в предгорьях, сыроварнями и дичью чуть выше и утками, гнездящимися на ледяных озерах в сезон миграции.

Ее хижина стояла высоко в горах, над Лигурийским морем. Сланцевая крыша, стены, сложенные из камней, бревен и мха, растущего на склонах. Квадратные окна с четырьмя стеклами в каждом. Когда она жила здесь, в доме всегда стояли цветы. Квартира в Южном Кенсингтоне была из тех, которые мог бы при случае навестить Питер Пэн, а вот хижина – двери и стены, покрытые резьбой в виде звериных морд и телами, косые лучи света, воздух, клочья облаков и море, видное сквозь туман, мокрый снег, деревья, – именно в такой хижине мог когда-то ожить деревянный мальчик.

Гора была двулика, как Янус. Один склон заливало солнце, он порос дубами и приморской сосной. Другой склон был окутан темнотой. Снег лежал там месяцами, там были альпийские луга, дубы и орешники и болота, в которые олени проваливались по ноздри. На этой стороне чаще шел дождь. Ферму, где она покупала еду, можно было найти разве что по дыму, идущему из трубы. Направляясь наверх вместе с вьючным пони, она частенько попадала в озеро солнечного света, когда переходила с одной стороны горы на другую, ту, что обращена к морю. В такие дни она снимала охотничью куртку и медленно карабкалась дальше, потея под солнцем. Куропатки вспархивали из подлеска, вилась пыль, а звук шагов отдавался в самых древних камнях планеты. Хижину она купила не по этой причине, но вот что ей очень нравилось: эта земля никогда не была дном ни Лигурийского моря, ни какого-нибудь другого. Если бы она была бессмертной, она могла бы сидеть на горе под луной и звездами, как в снежном шаре, и ни разу за миллион лет не замочить ног.

* * *

Он зашел в реку и через несколько шагов скрылся под водой.

Он часто ходил в «Голову сарацина» на Черч-стрит вместе с сестрой и ее друзьями, но никогда не задумывался о вывеске паба, пока не поступил в разведку. Он рос считая пустыню символом разорения, скуки… пустоты. Молитва, которую он в детстве читал перед сном, запах мыла, полотенца, латунные дверные ручки, ощущение дома, когда дождь стучит по окнам, «вывел из земли, в которой течет молоко и мед, чтобы погубить в пустыне»?

Детство Азиза было таким же, только наоборот. Его семья владела оазисом рядом со скалой, близ сирийской границы. Они уехали туда из Багдада на караване сверкающих машин. Скала заслоняла их от солнца, по утрам все было мокро от росы. Воды было вдосталь, рабочие выращивали овощи в полях. Из металлических кранов вода хлестала в цементные корыта. Верблюды пили до отвала. У лошадей были свои поилки. Шатры, просмоленные от ветра, стояли в стороне от животных. Когда Азиз мерз, его иногда выгоняли спать на улицу, потому что в песке было теплее.

Он был арабом, выросшим в бинарном мире. Ноль, один, ноль, один, один, пустыня, город, пустыня, город. В Багдаде он пил колу из банок. Смотрел вестерны. Друзей ему заменяли компьютерные игры. Парень из футбольной команды рассказывал, что у него были сексуальные отношения с девушкой. Там были диктатура, война с Ираном, выхлопные газы, клубившиеся над эстакадой в том месте, где она пересекает сама себя. А в пустыне были лошади и занятия по медицине. Сидя в шатре, ему приходилось каждые несколько минут стряхивать песок с учебников. Там ничего не производили, кроме кожи. Каждое живое создание в пустыне казалось ему драгоценным. Все они должны были существовать так, чтобы чувствовать себя созданием Божиим. В пустыне не было места. Она простиралась по Ираку, Саудовской Аравии и до самого Омана. Он брал лошадей и носился по ней, по этому морю в центре мира, по бесконечным, шуршащим, волнистым пескам. Этим Азиз был похож на Джеймса: если бы не чувство долга, он бы вернулся к лошадям.

Молитвы в пустыне были другие. Заметно прохладнее – из-за жары. Азиз осознал величие Корана в те ночи, когда видел горящие в небе звезды, – их было столько, и они были так далеко, что только Аллах мог создать их, и любая идеология по сравнению с ними казалась ничтожной.

* * *

Коллеги Дэнни были атеистами или агностиками, за исключением одной прихожанки англиканской церкви, которую однажды сбила машина на Фулхем-роуд. Она впала в кому, и семья попросила прочитать у ее постели молитву. Дэнни не хотелось этого делать, но момент для возражений был неподходящий. В больнице ей вручили для чтения «Песнь трех отроков». Слова ее поразили. Перед упоминанием земли и солнца была строка, явно взятая у шумеров: «Благословите Господа, все воды, которые превыше небес, пойте и превозносите Его вовеки».

Коллега была на пути к выздоровлению. Сама она не могла представить воды превыше небес. Если такое море будет в глубину всего-навсего как Солнечная система, и если там будут действовать те же физические законы, то давление на абиссальной глубине достигнет такого уровня, что у рыб вообще не будет скелета, и они будут походить на привидения.

Benedicite, aquae omnes, quae caelos sunt quae super caelos sunt, Domino, benedicat omnis Virtutis Domino.