– О чем?

– Пришло время, когда все будет подсчитано. То, что мы считали бесконечным, окажется ограниченным.

– Подводные горы?

– Я говорю о мире и о том, что в нем есть вообще.

– А как же свежий воздух? Его тоже будем считать?

– Конечно. Кислород – вполне надежный ресурс. Им необходимо управлять, как мы уже управляем водой, полезными ископаемыми, нефтью.

– Огромный акваланг в небе.

Она взглянула на доску и улыбнулась:

– Заперто!

– Мне просто нужна шестерка.

Тройка.

– В Руанде, – продолжил он от лица инженера-гидротехника, да и от своего собственного, – держат специальных собак, чтобы охотиться на сервалов. Князья, которые живут в травяных хижинах, где даже я мог бы встать в полный рост, носят их шкуры. Ивовые прутья внутри хижины закручиваются внутрь вот так, – он пальцем нарисовал на столе спираль, – как раковина улитки. Свет туда проходит только через отверстие в крыше, а пахнет там навозом и коровьей кровью. Ты забираешься в постель из травы, приподнятую над землей – от крыс и змей, а девочка-подросток стоит на коленях, ожидая князя. Не та девочка, что накануне.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что князь и девочка жили в изобильной земле. Там хватало всего, а сейчас каждый склон холма в Руанде распахан. Охотничьи собаки, сервалы и травяные хижины исчезли. Почти все леса вырублены, и зачинщикам геноцида и его жертвам негде прятаться друг от друга. Кое-где колодцы пересохли, а в других местах вода размывает землю. Руанда должна развиваться или пережить еще один геноцид. Она подсчитана.

– Очень может быть.

У него никак не выходила шестерка, необходимая, чтобы поставить последнюю шашку. Она выигрывала. Они проговорили еще несколько партий, а потом она заговорила о будущем. Но, стоило ему рассказать о том, как в Африке тратят деньги, полученные от благотворительных организаций, она потеряла интерес к теме и сосредоточилась на игре.

Он следил за мелкими передвижениями маленьких людей, которые остаются сегодня на том же месте, что и вчера. Ел сэндвичи в столовой, вел телеконференции, уезжал из офиса до часа пик. Даже если бы он имел право рассказать ей об истинной сути своей работы, он не нашел бы слов. Не смог бы описать адреналиновую дрожь, охватывающую все тело, когда наводишь пистолет на цель. Пришлось бы ограничиться замечанием о том, что выстрел – это громко, а после него остается запах пороха.

Он решил, что в разговоре они поддались пораженчеству, достойному Мальтуса и совершенно не учитывавшему хорошие качества человечества. В комнате было только два бюста англичан – Исаак Ньютон и Джон Мильтон. Он посмотрел на Мильтона – безучастного, невидящего. Главное достоинство образования, решил он, – возможность очистить разум, думая о других. Мильтон не просто играл свою роль. Правительственный секретарь для латинской корреспонденции в республике, вольнодумец, стоявший по правую руку Оливера Кромвеля, тогда как левеллеры и рантеры стояли по левую. «Дайте мне поэтому – что выше всех свобод – свободу знать, свободу выражать свои мысли и свободу судить по своей совести».

Он вспомнил, как в «Потерянном рае» архангел Рафаил приходит в Эдем к Адаму и Еве. Не в виде тумана, а как голодный, нуждающийся в еде. Он вслух произнес последние строки двенадцатой книги.

– Повтори, – попросила она. Ей нравился звук его голоса.

– Они невольно, – начал он, – Всплакнули – ненадолго. Целый мир Лежал пред ними, где жилье избрать Им предстояло. Промыслом Творца Ведомые, шагая тяжело, Как странники, они рука в руке, Эдем пересекая, побрели Пустынною дорогою своей.

Она испытала на себе влияние английской образовательной системы, предусматривающей разделение наук, из-за которого ученые не читают Мильтона, а те, кто любит Мильтона, не понимают гравитации, из-за которой Сатана упал с неба. Ей помогло только то, что она была совершенно ненасытным читателем.

Они играли в бильярд. Кии стояли прислоненные к каменной раковине, где игроки годами умывались и мыли руки. В комнате было пусто, шаги гулко отдавались на деревянном полу, и игра казалась жутковатой. Никто из них не знал правил, и они придумали их сами. Она наклонилась над столом.

– Черт, – ругнулась она, – это ужасно. Он что, длиннее, чем для пула?

– Подойди с этой стороны.

Он подошел сзади, обнял ее, и они начали снова. Она была как цветок, готовый раскрыться. Он взял ее ладони в свои, они вдвоем ударили по белому шару, отлетевшему в красный, но поцелуй был гораздо важнее. Он прикасался к ее жизни, она прикасалась к его, и их жизни были так далеки и непохожи друг на друга.

* * *

В Восточной Африке водится карликовая антилопа дикдик. Ее проще застрелить издали, чем поймать живой. В отчетах он называл борьбу против джихадистов в Сомали «войной дикдик». Но на самом деле джихадисты больше походили на сорняки. Если их оставить в покое, они покроют землю толстым слоем. Если вырезать, они вырастут только сильнее. Так и стратегия, применяемая в войне дикдик, вообще не была стратегией. Так, редкие нападения с воздуха.

* * *

Птица влетела в клинику в тот же день, когда девушку забили камнями на площади. Она сложила крылья и, не найдя гнезда, принялась колотиться в стены и окна. Он вскрикнул, когда она задела его, и вошли охранники. Свернули птице шею, а его побили. Она лежала на полу, и когти у нее были как металлические перья, испачканные чернилами. Птица была не певчая. То же самое сказал имам о казненной девушке. «Она не соловей».

Ее закопали по шею. Имам громко возвестил, что он исполняет сказанное Аллахом.

– Нет! – кричала она. – Не убивайте!

Ей заткнули рот, надели на голову мешок, а сверху натянули чадру, так что она вообще ничего не видела. Сверху вылили духов. Ее рвало внутри мешка, а слух ее должен был обостриться, так что сразу после окончания молитв она должна была услышать шаги – по площади шли пятьдесят человек, подбирая по дороге камни, а многосотенная толпа смотрела, перешептывалась, плакала. Ей было четырнадцать. Она должна была слышать, как мужчины останавливаются у линии, проведенной в пыли, и складывают камни в кучу. Как вся толпа задержала дыхание, а мужчины по команде подняли камни – и швырнули ей в голову. Как же неуклюже у них получилось, как же несогласованно они действовали. Многие промахнулись. Если уж девушку нельзя было спасти, если невозможно было вернуться в прошлое и все исправить, неужели нельзя было оказать ей одну последнюю услугу: заменить этих мужчин на тех, кто способен бросить камень, кто способен выбрать его и швырнуть прямо в цель, утешая себе тем, что более меткий бросок – более милосердный. Тогда это все закончилось бы. Вместо этого в лицо девушке попал только один камень, выбивший передние зубы. Им велели подобрать камни и подойти ближе. Толпа ревела в гневе, плакали родственники девушки. Какой-то мальчик побежал через площадь – он оказался ее двоюродным братом. Они выросли в одном доме. Он почти добежал до нее, когда его застрелили. Снова бросили камни. Кто-то попал. Позвали санитарок. Девушку вытащили из ямы и объявили живой, так что ее сунули обратно, засыпали песком и галькой и продолжили избиение. Толпа затихла. Когда ее вытащили снова, она была мертва. Тело бросили под солнцем, открытое всему миру. Санитарки заслоняли ее от мужчин, забивших ее насмерть. Они вытерли кровь и ошметки плоти с лица и груди, обмыли ее для похорон. Они молились над ней. Ее похоронили под фиговым деревом на улице – там, где мальчики играли в настольный футбол. Ноги ее были обращены к океану, а голова к площади. Ее приговорили к смерти за прелюбодеяние – религиозные власти узнали, что девушку изнасиловали.