Зато Камилле я должен был рассказать об этом фильме. Конечно, я сомневался, нужно ли еще больше впутывать ее в эту историю, – но не видел, как скрыть от нее тайную жизнь человека, которого она оплакивала, и, продолжая ей лгать, попытаться сделать конец жизни моего брата светлее в ее глазах. Нужно, чтобы Камилла об этом знала, даже если от этого ей станет еще хуже.

Чуть позже я позвонил ей. Камилла была у себя. В ее все еще красных глазах читалось любопытство. Я кратко изложил ей ситуацию, показал упаковку с диском, и мы устроились перед экраном компьютера.

Просмотрев фильм, она несколько бесконечно долгих секунд хранила молчание. Изображения, которые несколько часов назад взволновали меня, сейчас оказывали на нее свое действие. Ее оцепенение – такое же сильное, как и недавнее мое, – не было притворным. Камилла действительно ничего не знала об этих людях.

– Что все это значит?

Такими были единственные слова, которые она смогла произнести. Лицо ее сморщилось и выглядело вконец растерянным.

Видя, что я продолжаю молчать, она осмелилась задать другой, более точный вопрос:

– Сын, не так ли?

– Думаю, да. Судя по виду, ребенок очень привязан к этой женщине, – ответил я, делая вид, будто не понимаю, что она имеет в виду.

– Нет, я хочу сказать сын Рафаэля.

– Не знаю, Камилла, может быть.

Мы поделились друг с другом своим мнением, но в целом выводы у нас совпадали. Сперва надо узнать, что делать. Мы не должны самообольщаться, у нас в руках лишь совсем немного частей этой головоломки: в фильме не говорилось со всей определенностью, ни кем приходятся Рафаэлю эта женщина и этот малыш, ни где мы можем их найти. У меня создалось впечатление, что съемки велись где-то поблизости. Тем не менее вид гостиной с рождественской елкой решительно ни о чем мне не говорил. Камилла тоже совершенно ничего обо всем этом не знала.

Я все сильнее ощущал, что ничего не знал о своем брате. Я наивно полагал, будто мы сблизились, отбросив старые обиды и разногласия. Но на самом деле наверстать все за такое короткое время после десяти лет разлуки было скорее чем-то из области фантастики.

– У тебя появились хоть какие-нибудь мысли об их существовании? – спросил я Камиллу, зажигая десятую сигарету за день.

– Нет, конечно же, нет, – ответила она, явно готовясь обороняться. – А вот ты; неужели он тебе никогда о них не говорил…

– Тем не менее это так, – прервал я ее. – Не думаю, что от недостатка доверия. Напротив, он должен был догадываться, что, сообщив нам об их существовании, может подвергнуть их опасности. Единственное, что мы должны сделать теперь, – это попытаться разыскать эту женщину и этого мальчика.

– Но как? У нас нет ни единой мысли, где их искать.

– Думаю, что знаю, к кому обратиться, – уверенно заявил я.

Оказалось достаточно простого телефонного звонка, чтобы перечеркнуть пятнадцать лет разлуки и сообщить новость, которая могла принести только горе.

Но я наконец снова нашел своего отца.

Через несколько лет после того, как моя мать бросила его, он начал жизнь заново с учительницей по имени София. Ни мой брат, ни я так и не узнали, как началась их история. Нам оставалось лишь строить предположения. Я представлял себе, что они встретились на вечере танцев, устроенном службой знакомств для тех, кому за сорок. Выйдя на пенсию, они поселились в Монпелье, в доме, который София получила по наследству.

Было довольно неожиданно видеть, как мой отец, который всегда был грустным и каким-то блеклым, смог настолько кардинально изменить свою жизнь. Надо верить, что все мы имеем право на второй шанс. Но, на мой взгляд, этот удивительный поворот в судьбе произошел с ним несколько поздновато. Ничто не смогло бы заставить меня забыть годы юности, которые я в конце концов возненавидел без причины, просто потому, что отец всегда проявлял к окружающим лишь безразличие и мне никогда не удавалось заставить его выйти из себя.

Если кто-нибудь и мог сообщить мне хоть что-то об этой таинственной женщине и ее ребенке, то, несомненно, лишь мой отец. Странное дело: даже несмотря на то, что Рафаэль был самым никчемным членом семьи, это не помешало отцу сблизиться с ним. Конечно, их скандалы иногда оказывались ужасны, но они всякий раз снова мирились. А вот для меня тогда разрыв с отцом стал окончательным. Поэтому вполне возможно, что Рафаэль не скрывал от него свою жизнь, о которой мне ничего не известно. Если дела обстояли именно так, то и в самом деле имело смысл предпринять поездку в Монпелье. Думаю, в глубине души мне хотелось установить мир между нами. Было бы печально одним далеко не прекрасным утром услышать, как незнакомый голос сообщает о смерти отца, и до конца жизни сожалеть, что не восстановил с ним отношения.

В течение четырех часов мы с Камиллой катили по государственному шоссе до Тарба, затем по автомагистрали до Монпелье. Машину вел я, и путешествие не показалось нам длинным: правую ногу я держал вжатой в пол, чтобы не особенно беспокоиться о скорости. Остановились мы всего один раз, чтобы выпить кофе.

Так как плана города у нас не имелось, примерно четверть часа мы кружили по улицам северо-восточной части Монпелье, пока не нашли район Сен-Жан-де-Веда, где жил мой отец. Это было комфортабельное и спокойное место, состоящее из небольших участков, где растительность уступила место дорогам и круглым площадям.

Приблизившись к цели нашего путешествия, я ощутил, будто невидимые тиски сдавили мне грудь. В течение всего пути я подумывал, не повернуть ли назад. Перед самым моментом встречи беспокойство, от которого я за последние годы успел отвыкнуть, буквально переполнило меня.

И, однако, через это следовало пройти.

Отец ужасно постарел.

Без сомнения, увидев меня, он мог подумать то же самое. Конечно, его лицо оставалось все таким же; я узнавал его черты, будто мы расстались лишь несколько дней назад. Но можно было подумать, что над ним поработал ловкий гример с киностудии, который прибавил ему несколько лет: подчеркнул морщины и круги под глазами, добавил седины в волосы. Парадоксально: сейчас я находил в нем некую притягательную силу, которой он был раньше совершенно лишен. Отец носил бежевые хлопчатобумажные брюки и поло, которое было ему великовато: сочетание, которое ему не особенно шло, но придавало непринужденный вид.

Он стоял на пороге, как если бы ждал нас весь день.

Пока я думал, на какую ногу стать, отец буквально упал мне в объятия. Я ощутил, что пульс у меня ускорился; я не мог больше сдерживать захлестывающие меня чувства. К счастью, наше объятие длилось всего лишь несколько секунд, так как мой отец почти сразу же повернулся к Камилле, бросив ей:

– Добро пожаловать, мадемуазель.

София – новая спутница жизни отца – была моложе его, выглядела на свой возраст и была не лишена обаяния. Растерявшись, я мысленно спросил себя, каким образом отец смог очаровать такую женщину. После того как мы все устроились в гостиной, она принесла нам прохладительные напитки. Мой отец всегда был больше склонен к физическому труду и умел делать по дому почти все – от электричества до водопровода. Он полностью восстановил этот дом и сделал все очень качественно, хотя в целом интерьеры выглядели несколько старомодно.