Ну, предположим, и не все, подумал я, вспомнив те два случая, но в конце концов от них не было никому никакого вреда: Жиган с дружками не на шутку перепугались, и только, а те солдаты вообще ничего не заметили…

– Вот и все у меня, пожалуй, товарищ майор, – сказал Лёва. – Предупредил вас и рад, что вы серьезно отнеслись, как человек понимающий. Разрешите идти?

– Иди, – сказал я.

И, глядя ему вслед, подумал: ну и кадры у меня! За каких-то четверть часа объявились сразу два специалиста по колдовству. И на шее у меня теперь натуральная колдунья – правда, никакая, безобидная, и нет никаких оснований для тревоги – вспоминая, что Колька рассказывал про эту самую Яринку. Интересно, что Линда еще умеет, если вообще умеет? Но как-то неудобно, что ли, расспрашивать – а вот обмороченным я себя не чувствую, я же ее твердо собрался в монастырь пристроить…

…Говаривал же славный генералиссимус Суворов: после бани укради, но выпей. Горячая ванна беглого доктора с успехом заменила иную баню и по сравнению с некоторыми нашими привалами была царской роскошью, ну а красть ничего и не пришлось, у нас у самих все было. Так что с темнотой устроили надлежащее чаепитие, достали наш самовар, дореволюционной работы, с медалями, раздобытый еще в Белоруссии и с тех пор с нами не расстававшийся. Можно сказать, получивший легкое ранение ветеран – под Сандомиром, при налете «штукасов», пробило ему бок осколком, но мастера у меня в батальоне боевое ранение залечили в лучшем виде, так ни разу и не протек.

Расположились все вчетвером в аккуратной немецкой кухне, как все они, что мы видели допрежь, смахивавшей на операционную – в чистом белье, распаренные, благодушные и от ванны, и от предстоящего застолья, и от мирной тишины, которую в ближайшее время, это уж точно, ничто и никто не нарушили бы.

Смело можно сказать, что Линда освоилась. Правда, первое время видно было, что она чуточку удивлена: майор, командир батальона, запросто и явно не в первый раз чаевничает с нижними чинами. Только, в отличие от фрау фон, свои впечатления держала при себе. А я – к чему лишнее суесловие? – не стал ей объяснять, что и у нас в больших частях командиры не гоняют чаи с рядовыми и сержантами. Другое дело – небольшие воинские коллективы: расчеты артиллерийских батарей, разведчики, мы трое. Дистанция изрядно стирается – хотя субординация, конечно же, остается, панибратства не бывает.

Разговор поначалу откровенно не клеился. Именно что из-за присутствия Линды – как ни крути, два совершенно разных мира соприкоснулись. Мы уж безусловно не могли при ней рассказывать фронтовые байки, даже смешные и безобидные, вообще упоминать о войне, а она наверняка понимала, что нам неинтересны рассказы о ее студенческом житье-бытье и что ей безусловно не стоит рассказывать, как она видела войну со своей стороны.

Потом наладилось – стараниями Линды. Она просто-напросто стала рассказывать местные легенды, которых знала множество. В таких вот местах, где хватает чащоб и гор, легенд гуляет особенно много, где бы ни происходило дело. Соблазненная и брошенная повесой девушка, которая бросилась в реку и с тех пор которую сотню лет сидит лунными ночами на камне, плачет и баюкает ребенка. Никому она не причиняет вреда, вот только иные повесы, любящие играть девичьими сердцами и разбивать их без зазрения совести, говорят, бесследно пропадали на берегу, как не бывало. Местный барон-разбойник с кучей грехов на душе, однажды убивший даже благочестивого монаха и проклятый за это святым Рохом, с тех пор и бродит лунными ночами по лесным дорогам, и лучше бы ему не попадаться кому бы то ни было – домой не вернется, даже шапки не найдут…

Попадались и добрые легенды, но больше было жутковатых: волки-оборотни, некрещеные дети, визжащие ночами в кронах деревьев, заклятые клады, которые в лучшем случае ни за что в руки не дадутся, а в худшем голову потеряешь… Старый ворон, с хохотом являвшийся перед большими несчастьями, колдовское дерево, появлявшееся в разных концах леса и превращавшее в кустарник всех, кто споткнулся о его корни или задел ветки, призрачные птицы, никому ничего плохого не делавшие, но одним своим видом пугавшие припозднившихся путников так, что иные дар речи теряли, иные и насовсем… Огненные ежи, перебегавшие дорогу опять-таки припозднившемуся путнику, и тут уж, хоть десять свечек в церкви поставь, будет у тебя дома пожар, и тогда считай, что тебе крупно повезло, если подворье не слизнуло пламенем начисто, если никто из чад-домочадцев, а то и ты сам не сгорели…

За редкими исключениями для столкнувшихся с Таинственным дело кончалось плохо – как и в наших сибирских былинах о нечистой силе. Это в сказках почти всегда счастливые концы, а в рассказах о Неведомом, претендующих на достоверность (порой с полным на то основанием, по себе знаю), обстоит как раз наоборот. Что интересно, порой ее рассказы как две капли воды походили на те, что я слышал в детстве в деревне. И не только в детстве. Линда рассказала о жутких ночных птицах с мешочками с ядом под клювом – то же самое я слышал в Белоруссии, где птицы эти звались Садяржицы. Разница только в том, что Садяржицы сидели на цепи в подземельях у колдунов, откуда колдуны их выпускали для убийства врагов. По Линде, эти милые пташки жили самостоятельно, гнездились в чащобах и охотились на припозднившихся путников по собственной природной злобности. По мне, так и нет особой разницы…

На Линду я смотрел почти неотрывно (как, впрочем, и Вася). Обстановка благоприятствовала. Это в обычном застолье-чаепитии так таращиться было бы и неприлично, а не сводить глаз с рассказчицы увлекательных историй – совсем другое дело…

Ох, какая она стала красивая, преобразившись в девушку мирного времени! Серое платье явно подобрано под цвет глаз (и наверняка лучшее из тех, что у нее были), вымытые, высушенные и тщательно причесанные волосы оказались волнистыми и пушистыми, косметикой воспользовалась умело, без тени вульгарности, чуть разрумянилась (мы к тому времени откупорили бутылку коньяку), держалась совершенно свободно, словно мы с ней давно были знакомы, и с ее знанием русского как-то забывалось временами, что с нами немка.

Нужно сказать, что я все же смотрел на нее без тех самых извечных мужских желаний – скорее с грустью о том, чего никогда не будет. Будущего у нас не было, вот ведь какая штука. Вздумай что-то предпринять, смотрелось бы как осуществление прав победителя в отношении военной добычи. А чтобы убедить ее, что все обстоит совсем иначе, понадобилось бы ухаживать долго, по всем правилам – а времени на это не было. Несколько дней – и отыщется подходящий монастырь, может быть, он совсем рядом, возле соседнего городка…

Слушал я ее, слушал, тем более что по-настоящему интересно было, и вдруг сработало что-то. Сообразил, о чем, точнее, о ком она все это время ни словечком не обмолвилась. И, когда она закончила очередную историю, спросил напрямик:

– Линда, а о колдунах и колдуньях у вас разве ничего не рассказывают?

Она то ли растерялась, то ли смутилась, но только на миг, тут же ответила вроде бы непринужденно:

– Можно сказать, и не рассказывают, – и улыбнулась. – У нас еще в старые времена инквизиция изрядно потрудилась, чтобы и рассказывать было не о ком. Послушайте лучше о Водяном Коне, это интересно…