— Ах, это ты, Стилчо, — равнодушно сказал Стратон, не отдавая, однако, приказа отпустить своего старого знакомца. Один из стражников протянул ему какую-то записку.

Почерк Ишад. Мелкие буковки, бесконечные росчерки, завитушки… Ее личная печать… «Критиасу, волею Его Императорского Высочества Терона и Его Милости принца Кадакитиса коменданту города. Вашими людьми была арестована одна из моих служанок за то, что при ней имелось некое имущество, которое, однако, было ей подарено мною и на которое у нее есть все законные права. Таким образом, моя служанка Мория ни в каком преступлении не повинна, и я прошу ее немедленно освободить.

Буду весьма благодарна за быстрое и справедливое решение этого вопроса. Скрепляю письмо своей личной подписью и печатью.

Ишад».

Стратон дважды перечел послание, на котором было написано: «Критиасу».

Проклятье! «Критиасу»!

— Немедленно отпустить! — точно очнувшись, резко велел он и заорал не своим голосом, когда стражники замешкались, не сразу поняв приказ:

— Да отпустите же его наконец!

Стратон подождал, пока стражники отойдут достаточно далеко, и только тогда спросил, держа письмо в дрожащей руке:

— Какое отношение это имеет к Критиасу?

— К кому?..

— Мой напарник пропал, будьте вы все прокляты! Исчез в тот самый момент, когда арестовывали Морию вместе с ее поганым куском золота! Лавка ювелира — последнее место, где его видели.

Куда он делся, говори!

— Не знаю! — Стилчо явно не лгал; вид у него был крайне растерянный. У Стратона екнуло сердце: он терял последнюю надежду. — Я и правда не знаю. Я знаю только, что Морию забрали — вот и все. А Критиас действительно там был, я сам его видел.

На углу улиц Регента и Верхней. Верхом на сером жеребце. Я побоялся, что стражники и меня заодно прихватят, вот и удрал.

Хотя он за мной и не гнался. Это чистая правда, Страт. Я же был одним из вас. Клянусь.., это чистая правда. И больше я ничего не знаю.

— А Мория? Она что-нибудь знает?

Стилчо покачал головой:

— Вряд ли. Я ведь за ней потащился только потому, что она тайком взяла золото и, ничего мне не сказав, к этому ювелиру одна через весь город побежала. Чувствовал я, нарвется она на неприятности!.. — Догадавшись, что говорит лишнее, Стилчо умолк, не закончив фразу. В глазах у него явственно читалось отчаяние — как у человека, который невольно разоткровенничался с тем, кто уже перешел на другую сторону баррикад. — В общем, в письме все сказано. Там и Ее печать стоит.

— Ее печать? Так это она, будь она проклята, очередную игру затеяла?

— Нет! Всеми богами клянусь! Нет… Вряд ли…

Но письмо же было адресовано Критиасу! Значит, Ишад и впрямь ничего не знала?

Однако она-то и может все разузнать!

— Сержант!

— Слушаюсь!

— Табличку и стило! Живо! — Стратон схватил Стилчо за руку и подтащил ближе. — А я считал, что ты от Нее тогда ушел. Живым.

— Теперь придется вернуться. — Стилчо с трудом высвободил руку из мертвой хватки Стратона. Его единственный глаз смотрел на бывшего товарища с невыразимым отчаянием. — Не так-то просто выжить, оказавшись выброшенным на улицу…

— Если хочешь, могу пристроить тебя в городскую стражу.

Сделаю тебе такое одолжение. Хотя ты мог бы и раньше ко мне обратиться, я ведь твой должник.

— Слишком.., поздно… — На Стилчо было страшно смотреть. — Поздно!

— Значит, Она снова тебя к рукам прибрала? — О боги, неужели? Да только в такой холод не разберешь…

— Да, снова. И М-морию. Нам уже ничем не поможешь, Страт. Прошу тебя, ради всех богов, вытащи Морию оттуда! Ты же сам сказал, что должен мне… Так вытащи ее из этой проклятой дыры, умоляю!..

Сержант принес наконец восковую табличку и стило. Стратон начертал: «Уэлгрин», изобразил длинную черту, заменявшую необходимость перечислять все официальные титулы и общепринятую форму обращения, и сразу перешел к сути дела: «Отправь женщину по имени Мория в кордегардию дворца с подателем сего письма, коего снабди своим письменным приказом о том, чтобы ее содержали там под стражей до тех пор, пока я собственноручно не подпишу указ о ее освобождении». И подписался:

«Стратон, вместо Критиаса», снова изобразив длинную черту вместо всех званий и титулов Крита, и ткнул своим перстнем с печатью в мягкий воск таблички.

— Нет времени запечатывать, и так сойдет. — Он протянул табличку сержанту. — Быстро отнеси это в штаб и передай Уэлгрину!

Сержант бегом бросился исполнять приказ.

— Я тоже пойду, — сказал Стилчо, но Стратон снова крепко схватил его за плечо:

— Она пока что не на свободе.

— Да, но…

— Если Ишад хочет ее получить, пусть сперва найдет Критиаса. Пошли. Я ей сам об этом скажу.

Стилчо молча последовал за ним, хотя видно было, что он едва держится на ногах.

— Лошадей! — крикнул Стратон, но лошади уже ждали их у ворот.

* * *

Крит шевельнулся и попробовал немного подтянуться — он по-прежнему висел вниз головой (с тех пор как очнулся в этом подвале), испытывая невыносимые муки и обливаясь потом.

Перед ним все так же маячило лицо безумца, вооруженного ножом.

За это время он несколько раз терял сознание, его вывернуло наизнанку, когда он наглотался грязной дождевой воды в той бочке, куда этот проклятый илсиг, все время грозившийся его убить, медленно опустил его головой вниз. Подождав, пока Крит не начал задыхаться, он вытащил его, а потом опустил в воду.

И еще раз. И еще. И еще… Время от времени мучитель опускал его не в бочку, а на пол и позволял ему, связанному по рукам и ногам, некоторое время полежать там, и Крит валялся на грязном полу, тяжело дыша, весь в собственной блевотине.

Сперва Крит пытался кричать, но потом совершенно охрип и утратил всякую гордость. Он надеялся лишь на то, что по крайней мере человек десять его стражников уже рыщут повсюду и могут случайно услышать его голос; и тогда они вышибут дверь, ворвутся сюда и… Однако этот подвал — интересно, где он находится? — был явно расположен глубоко под землей, ибо сюда совершенно не проникал дневной свет и постоянно горела лампа; к тому же стены подвала были обшиты чем-то мягким и отлично поглощали все звуки — вряд ли на улице может быть что-то слышно, если тут поблизости вообще есть какая-то улица…

Этот «добропорядочный и честный горожанин», у которого сын якобы попал в беду, сделал то, чего Крит от него никак не ожидал: зашел сзади и ударил его в шею чем-то острым, как жало, отчего у него подогнулись колени и он рухнул, став беспомощным, как ребенок, на мостовую, а «добропорядочный и честный горожанин» принялся избивать его ногами, стараясь попасть в пах, в живот или в голову, вскоре у него потемнело в глазах и он перестал соображать, как долго продолжается это истязание и за что его бьют.