– Этот желто-розовый колор?

– Он не желто-розовый. Он цвета старой мебели.

* * *

– Как это «лавандовый эклер»? Лаванда – это же то, что в наволочку кладут, чтоб белье хорошо пахло!

– Что вы! Это наш самый вкусный эклер, официанты его сами себе берут. Уж не знаю в каком виде там лаванда, но и немножко смородины. Один парень приходил раньше каждый день и покупал своей девушке лавандовый эклер. Пока ухаживал.

– Больше не приходит?

– Теперь они, наверное, дома едят…

* * *

Рыжая мама сказала рыжему ребенку, про которого я была уверена, что это рыжий мальчик:

– Хватит играть, положи телефон! А то ОСЛЕПНЕШЬ и будешь ХОДИТЬ в ЛИНЗАХ, КАК КРОТ!

Ребенок закончил игру, спокойно снял шапку, и тут и выяснилось, что это рыжая девочка:

– Мам, ну где логика? Ты же не покупаешь мне линзы. Если решишь – я хочу зеленые.

* * *

– Ты хочешь плотно поужинать? Или бутербродами обойдемся? – спросил мужчина никакущей наружности у своей спутницы. И его наружность тут же показалась мне симпатичной. Спутница высказалась за горячий ужин. И обсуждение меню повергло меня в грустьпечаль-тоску. Все-таки я не умею готовить мужчин. Так, чтобы они готовили мне ужины.

Но аппетит разыгрался.

* * *

– Простите, пожалуйста, женщина! Мы всего лишь жалкие панки с бодуна, не поможешь на опохмел любой мелочью?

– Как с бодуна? Пятница-вечер на дворе!

– Я же извинился!

* * *

Еще слышала прекрасную историю: парень, с осени работавший дворником, твердо намеревался в начале марта вернуться к себе в Узбекистан. Но 15 марта начался новый снегопад, и он сдал билет. Остался. Сказал: «Как я свой двор брошу!»

И взялся за ломик.

Когда снежок сыплется, и жить веселей. Сидишь на табуретке на 17-м этаже, качаешь ногой, а за окном белое на белом – снежинки толпятся на фоне неба, образуют пары и секстеты, летят вверх, и наискосок, и вообще в разные стороны. И вроде уже не просто сидишь-тупишь, а находишься в центре бурного движения, и все вокруг завихряется. Даже можно ничего не делать, только в окошко смотреть, даже не шевелиться – жизнь и так будет продолжаться, клубиться рядом! И начинаешь ею страшно интересоваться.

Или, наоборот, сидишь целый день в телефоне (без кавычек), что-то там прямо очень важное делаешь, а потом поглядишь в окно, увидишь, как большие мохнатые снежинки летят вверх. И наискосок. И вообще в разные стороны. И так прифигеваешь, останавливаешься, думаешь «надо каждый день выходить в лес под окном», замечаешь в конце концов небо, в нем четыре звездочки и луну. И внешний мир уже кажется гостеприимным.

Правда, потом две звездочки разлетаются в разные стороны, потому что это были самолеты. Но и две натуральные звездочки в светлом московском небе – неплохой результат.

Сегодня отвлеклась на снежинки, уперлась взглядом в новогодний открыточный пейзаж под окном и постоянно действующее настроение «что-то я еще должна была сделать» сменилось на забытое «новыйгоджескоро». Плюнула на текучку, убрала ноут и позвонила Кларе Филипповне.

Звоню я ей редко. Сначала, забегавшись, не звоню, потом не звоню, потому что неудобно, потом уже боюсь, что и звонить поздно. Ей 93 года, она живет между домом на «Динамо» и мастерской на «Белорусской». Если летом не едет в Дагестан. Так было всегда – и те десять лет, что мы знакомы, и еще лет 60 до этого.

Я бы в общем хотела, чтобы так все и продолжалось. Чтобы жить и знать, что днем Клара Филипповна работает в своей мастерской с видом на Белорусский вокзал, а вечером пьет чай с лимоном в своем доме художников на Масловке.

Звоню на сотовый, жду 10 гудков, потом звоню в мастерскую на городской. Трубку берет сосед Клары Филлипповны и отвечает, что сегодня она «еще не приходила». И затем говорит:

– Давайте я запишу ваш номер, передам Кларе, а она вам перезвонит. Сейчас я схожу за карандашом.

А что, люди все еще так делают?

Был слышен звук поезда у них за окном, и как художник кладет трубку на стол, долго идет по мастерской к столу, потом обратно, шуршит карандашом по бумажке…

И как бы время замедлилось, как в этом фильме с Ди Каприо. Волчок завращался плавней. Мой внутренний метроном удлинял перерывы между тик и так, и я это слышала. Поначалу сбивалась с ритма, но скоро стала попадать. Тик. Так. Представила все эти дремучие алоэ на подоконнике, подрамники и холсты, один – на мольберте, разбитую сахарницу и в большом окне тоже снежинки… Тик. Так.

Дальше вроде ничего особенного не случилось – но Клара перезвонила. И у нее все прекрасно. «Готовлюсь, говорит, к выставке. На «Беговой» мне дали два зала. 18 января – открытие. А еще была выставка в музее Востока, но я до тебя не дозвонилась – опять потеряла твой номер!»

Договорились увидеться.

Ощущение, что метроном продолжает замедляться, но будто прибавляет силы, как медленно ускоряющийся паровоз. Тик. Так. В моем мире все идет своим чередом – снежинки летят, и кто-то записал мой телефон простым карандашом, у Клары новая выставка, и в ее мире тоже все идет своим чередом… Тик. Так.

Потому что, наверное, когда замедляешься, жизнь вокруг тебя замедляется тоже. Чтоб потом пойти в нужном направлении.

* * *

– Ася, я звонила Кларе Филипповне! У нее все хорошо-о-о! – кричала я, качаясь на табуретке.

– А ты говоришь, тебе УЖЕ 44…

Сегодня ветер

– Сегодня ветер, – говорила мама с утра.

Это значило, что жизнь приостанавливается и голова болит. В окне за маминой спиной метались деревья, сгибались под прямым углом, рывками били поклоны. Я была маленькая, деревья большими, а то, что «сегодня ветер», означало, что можно запереться и провести дома длинный день, полный апокалиптических звуков. С тех пор я рада любому поводу никуда не ходить, чтобы слушать мир из безопасного укрытия.

Деревянные рамы свистели, выли, скулили, тоскливо пищали тоненькими голосами. У-у-у-у-у! И-и-и-и-и-и-и! От этих звуков становилось щекотно где-то между полушариями и накатывал игрушечный ужас. Ветер напирал на стекла, они сопротивлялись, но дрожали – то мелко, как в ознобе, то сильно, как в приступе. Порыв, еще порыв, сейчас что-нибудь растрескается… А нет, снова мы устояли, будто отбили атаку.

На подоконник наметало дорожки песка, иногда даже маленькие пирамидки. А снаружи гудело, гудело… В доме напротив жила безалаберная семья, плевать они хотели, что «сегодня ветер» – у них всегда были окна нараспашку и болтались разноцветные одежки на балконе. Легкомысленные синие рамы страшно хлопали, закрывались и открывались тысячу раз в минуту. Тах-тах-тах-тах. Полотенца и рубашки извивались на веревках, иногда их срывало и уносило – вверх в небо. Мне казалось – куда-то в космос. Я смотрела им вслед, и они махали мне до последнего.