Не хотела бы я быть ее вторым мужем.

* * *

А еще у меня есть сосед, он алкоголик. Не из тех, которые делают вид, что на самом деле «я могу завязать в любой момент». Да ни за что на свете! Чем он тогда будет заниматься? В ночи он орет на мать бранными словами и колотится в дверь всеми четырьмя ногами, если она открывает не мгновенно. А сам, может, и постучать забыл. Страшно слушать, как старушка лепечет что-то оправдательное, повторяя слово «сынок», в то время как он обвиняет, повторяя слово «сука». Ее голос словно обит войлоком, наверное, это от горя.

Зато по утрам он причесан мокрой расческой и полит одеколоном. Волос мало, а одеколон дрянной. Вонючий, еще по-старому, по-советски вонючий одеколон, таких уже не делают. Одеколон – ровесник алкоголиковых белых туфель в дырочку и белых брюк со стрелочками (мама же и погладила). В малохудожественной литературе весь этот маскарад называется попытками сохранить остатки собственного достоинства. Но мне кажется, персонаж полон этого чувства. Оно бьет через край. На праздники, существование которых каждый раз оказывается для меня сюрпризом, типа Дня единения и Дня конституции, он вывешивает на балконе большой государственный флаг Российской Федерации. Триколор. А потом гуляет по двору и делает замечания детям типа «кто вас только воспитывает».

* * *

Недавно прочитала, что надо стараться окружать себя счастливыми людьми. Я все думаю, где их столько взять, чтоб прямо быть ими окруженной? По-настоящему счастливую женщину я видела в районном суде. Она вышла из зала заседаний, где слушалось ее дело, лицо светилось истинным счастьем. «Признали меня наследницей», – сказала она на выдохе тетеньке, с которой до этого сидела в коридоре так долго, что успела рассказать ей всю биографию истцов и все глубинные источники их неправоты. «Ух, что я им устрою!» – добавила она, и тут на нее нахлынули всяческие вдохновения и предвкушения. И она была счастлива. Несомненно. Не хочу себя такими окружать.

* * *

– Ну как съездили? Как тебе Индия?

– Нормально. Нормальная Индия.

– А ты же еще, кажется, в Тай летал? И как?

– Прекрасно, отличный Тай.

– Не слышу восторга в голосе…

– Столько лет везде езжу, мне теперь только в дороге хорошо.

* * *

Пышная блондинка с распущенными волосами у полок с чаями в «Ашане».

– Молодой человек, подскажите, а где я могу найти зеленый чай?

Молодой человек со скоростью молотилки перекладывает с тележки пачки чая. И по всему видать, что про выходные он не слышал никогда.

– Пакетики?

– Что вы! Ни в коем случае! Только для чайника!

Чтобы показать, где она может такое найти, молодому человеку пришлось остановиться и его это не порадовало. После долгого размышления блондинка берет коробочку с самым дешевым в мире чаем, под брендом самого «Ашана», наклоняется все к тому же узбеку:

– А этот вы пробовали? Вам понравился?

Он молча продолжает молотить, в смысле перекладывать упаковки.

Такие все одинокие люди.

Как далеко отодвинулись времена, когда маме на работу звонили только в очень экстренных случаях, и для этого надо было – о ужас – «переходить дорогу» и бежать на остановку к телефонной будке.

В нашем районе она тоже стояла без стекол. Не красная, а нежно-розовая, выгорела. Еще она была немного скособоченная – местные силачи гнули ее в разные стороны. Например, вчера она наклонялась слегка вправо, сегодня идешь, а на ней и двери нет. Когда я впервые увидела такую же будку с полным комплектом стекол и плотно прилегающей дверью, где-то в центре города, то очень удивилась. Впрочем, и этот комплект был полным недолго. Раздевали их как-то быстро, почти сразу.

Железный телефонный аппарат выдержал немало ударов судьбы – у молодежи и школьников это достижение цивилизации вызывало бурные, но смешанные чувства. Трубку периодически отрывали – от избытка жизненных сил и свободного времени. На аппарате были выцарапаны имена и ругательства. Имена через день-два оказывались тщательно соскобленными.

Многие уличные абоненты, услышав буквально «звон монет», когда их несчастные двушки (две копейки) проваливались внутрь аппарата, начинали размышлять, как бы его взломать. Некоторые переходили к делу и, кажется (не в финансовом плане), успешно.

Какие-то бандитские хроники получаются.

Искусительной выглядела намертво прикрученная табличка с 01, 02 и 03 и словом «бесплатно». Чаще всего телефонные хулиганы звонили в газовую службу (04). Но это считалось не круто. Круто и типа опасно – в милицию. И послушать, как их дежурный ругается. Безобразие, в общем.

Очень часто телефон не работал. Я хорошо помню, какой тяжелой и холодной была трубка, особенно когда снимаешь ее, а она тупо молчит. (Особенно зимой.) И как она пахла чужим дыханием и была теплой от руки предыдущего. (Еще и потной, в жару.) А тяжесть такая, что поговоришь, подержишь, потом плечо болит.

К будке время от времени стояла очередь, и, как всегда, когда говоришь не сам, я слушала людей и ужасалась: «Как можно обсуждать такую ерунду?» А может, просто я была маленькая, а разговоры взрослыми.

Иногда ждать приходилось долго. Очередь постепенно вскипала. И если в фильмах в таких случаях нетерпеливо стучали в боковое окошечко («мне тут уже стучат»), то в нашей будке болтунов тяжело брали за плечо.

Сейчас никто никого не ждет, чтобы поговорить. Иногда даже жаль, что нет.

Я думала, что в принципе не запоминаю номера телефонов, но, оказывается, это я сейчас их не запоминаю. А номера папиной и маминой работы из 80-х годов помню отлично, в этом есть что-то пенсионерское.

Уже, что ли?

И вот прибегаешь срочно звонить маме, две копейки одной монеткой или двумя однушечками всегда заготовлены, крутишь тяжелый диск, а он сопротивляется всеми своими пружинами. Потому что однажды раз и навсегда диск заменили на стальной, до этого был пластиковый, но его поджигали раз 50 подряд.

Крутишь диск, слышишь в трубке мерное сухое тра-та-та, тра-та-та, срывается, снова тра-та-та, гудки и бац! – не туда попадаешь. Какая-то старушка тебя же и обругает, а двушка была одна и надо бежать в хлебный ларек, умолять продавщицу разменять пять копеек на 3+2. Желтая двушка с хлебными крошками…

И вот снова гудки, надопоздороваться, надопоздороваться, иначе маме на работе скажут, какая у нее дочь невоспитанная, кто-то уходит вглубь кабинета, слышно как стучат каблуки по паркету, а в трубке свистят звуки из космоса, и далекие разговоры, один, два, три диалога… Кто подальше, кто совсем рядом. Их дела и заботы кажутся смешными, нереальными, как из кино – какие-то сплетни, какая-то колбаса, крики.