Что же! Если собеседник, пусть и вопреки здравому смыслу, внушает страх и неприязнь, желательно бы с ним распрощаться как можно скорее. Но имеется некоторое препятствие – его предупредительность. Сложно выставить человека благорасположенного, будь он даже и навязчив как банный лист. А я благорасположен, предупредителен, снисходителен к «настроениям», к «нервам», к эмоциональной нестабильности творческой личности. И, в конце концов, я не должен забывать о своих служебных обязанностях.

– Вот кстати… Раз уж я здесь… Нам ведь, Татьяна Федоровна, надобно исполнить формальности.

– Что за формальности?

– О! Обыкновенные – бумаги подписать. О том, что вы наследуете по закону… И являетесь теперь владелицей данной недвижимости… То есть дома и участка, на котором дом находится. Ну и, понятно, того имущества, что есть в доме.

– Да-да… Формальности.

– Нет, вы не поняли, Татьяна Федоровна! Подписать бумаги мы можем прямо здесь и сейчас. Вам же проще! Я, разрешите представиться еще и еще раз, здешний нотариус. Еще раз, потому что у меня сложилось впечатления, что вы, все время задремывая, несколько не поняли, с какой стати я, собственно, все время и постоянно вам навязываюсь, дорогая. Так вот, я – нотариус, исполнитель последней воли вашей бабушки. И-и-и… и ваш сосед из дома напротив, о чем также упоминал, насколько я помню. Мы с вашей бабушкой, мадам Вандой, водили знакомство. Бывало, чаевничали. Варенье там, печенье… Может, и вы, дорогая, чайком угостите? Так, знаете, и для дела приятнее.

– Не знаю, есть ли в доме чай.

Намек игнорируют, а меня выставляют, это понятно.

– Да. Понимаю. Сон. Кошмары. Какой там чай. Ухожу! Ухожу! И тем не менее… Вы заглядывайте, Татьяна Федоровна, заглядывайте по-соседски, не стесняйтесь! Когда пожелаете. Не только по формальному поводу! Формальности не много времени займут, все бумаги уже готовы, только подписать осталось и заверить. Вы заглядывайте. Я вам массу всего могу рассказать и об этом доме, и о вашей бабушке. Такая была интересная дама!

– Должно быть.

– О матушке вашей также наслышан. Впрочем, я, кажется, уже упоминал, было дело, как мы с нею…

Я проговариваюсь, ай-ай-ай! Но она не замечает, по счастью.

– Да, да…

– Что до снов, они абсурдны. Случайный монтаж той коллекции кадров, что скопились в подкорке, в том числе и унаследованных от наших пра-пра-… С другой стороны, кто докажет, что сон видите вы, а не те существа, что вам якобы снятся, какими бы кошмарными они ни были?

– Что за ерунда.

– Пытаюсь вас позабавить, дорогая, только и всего. Не упрекайте меня за неловкую шутку. Вы – не сновидение, само собой. Вас сложно в этом заподозрить. Ничуть не похожи.

Сказать актрисе, красивой женщине, что она не сновидение?! Да еще в момент, когда она пребывает не в духе?! Такая промашка! Такой ляпсус! Спасайтесь бегством, если подобное случится! Иначе изопьете яду полной чашей.

– А-а-а… Вот моя визитная карточка. А-а-а… Всегда к вашим услугам. Ммм… Позвольте откланяться. До новых встреч.

До новых встреч. Но сейчас она прочитает. Имя…

– Леопольд? Леопольд?!

Ей смешно! Нет, право, эти женщины… Смешно ей. Напрасно смеетесь, дражайшая, над моим честным именем. Посмотрим, кто будет смеяться последним. Леопольд!

* * *

– Леопольд, Леопольд – до чего забавно! – бормотала себе под нос Татьяна и вертела в руках визитку. Визитка была из дорогих, довольно строго выполненная. Украшали ее лишь два-три длинных росчерка, упругостью рисунка напоминавшие то ли удар хлыста, то ли движение кошачьего хвоста.

– Хм, Леопольд…

Помнится, бабка Ванда как-то в разговоре упоминала некоего Леопольда. Или мама? Или опять приснилось? Леопольд… Надо бы посмотреть фотографии. Вдруг обнаружится кто-то знакомый?

Да! Фотографии… Те, которых она еще не видела. В кабинете есть бюро в уголке у окна, в бюро – целый ящик фотографий, возможно и не один. Надо было сразу посмотреть, поискать знакомых, а не предоставлять неизвестно кому рыться в семейных сокровищах… Нет-нет, никто их не смотрел, это приснилось. Когда все время засыпаешь, сон и явь путаются.

– Леопо-о-льд…

Что за привязчивое имя!

Вот и секретер. Медный ключик вставлен в замочную скважину. Стоит только повернуть… Один оборот, другой и – крышка откинута, превратилась в столик. Внутри ящички. В котором из них? Посмотрим поочередно.

В этом – канцелярские принадлежности. Ручки с пером и шариковые, высохшие фломастеры, карандаши – некоторые источены так, что осталось от них чуть ли не полсантиметра, затвердевший крошащийся ластик. Несколько штук необыкновенно маленьких пожелтевших конвертов с розовой папиросной подкладкой. Скрепки, кнопки вперемежку в одном коробке. Тут же – вполне современный степлер. Во множестве клочки бумаги с записями – всего лишь напоминание о покупках («Купить: две сайки, чай, зеленый сыр, постный сахар, жидкость от пота, карандаш от насморка и вязальный крючок № 5»). Зачем это хранить?! Бутылочка синих чернил «Союз» (кому они сейчас нужны, господи), высохший казеиновый клей в маленьком пузырьке и бутылочка туши, судя по дате изготовления, старше Татьяны. Тушь плотно заткнута резиновой пробкой, но запах тухлых яиц пробивается сквозь нее. Гадость какая! Выбросить! И весь этот мусор тоже! Но это потом. А сейчас…

Сейчас – следующий ящичек. Здесь письма и открытки, перевязанные ленточками. С Пасхой, с Рождеством, с Новым годом, с Восьмым марта, с Седьмым ноября. С Первомаем. Эта – «С Первомаем» – рисованная цветными карандашами на сложенном вдвое альбомном листе. И смутно помнится, как мама уговаривала нарисовать что-нибудь бабушке в подарок. Таня нарисовала букет из оранжевого флажка, красных гвоздик и солнышка на стебельке. Что за ерунда! Удивительно, что Ванда сохранила эту ерунду, сентиментальностью она не отличалась.

Наконец и фотографии – целых два ящичка. Все старые, и цветных почти нет. Люди, люди… Поодиночке, в компаниях, парами. Знакомых мало. Татьяна узнает только Ванду. Вот молодая Ванда в гимнастерке и в косынке медсестры поверх волос. Взгляд неприветливый, губы поджаты. Снова Ванда – за накрытым ресторанным столом в компании дурно причесанных женщин средних лет. Что за компания? Скорее всего, на один раз компания. Ванда ни с кем тесной дружбы не водила. А здесь? Опять Ванда? Ванда в огороде с остроконечным совочком, а на голове венок из ромашек. Сюрреализм! Невероятное вранье! Не могло такого быть! Впрочем… Впрочем, честнее сказать, что бабку Татьяна, как видно, совсем не знала.

Старые фотографии, застывшие тени, свет отгоревших звезд…

О, этот дом переполнен образами, и все они незнакомы. Они оторваны во времени, смутны, непонятны, чужды. Клочки чужой жизни. Непривычная одежда, мимика, позы… Они и мыслили по-другому, эти люди, совсем не так, как представляется нынче. И они не ускользнули в небытие, спасибо светописи.