о моей матери и наследия Дженнингсов. Более того, его бесит мой отказ взять его деньги на те пять лет моего отсутствия.

Мама говорила, что я как собака с костью. Как только нацеливаюсь на что-то, то сразу действую. Отнять эту идею можно только через мой труп.

Вот почему ползти домой и умолять адски больно.

Я перекатываюсь на свою сторону, кладу руки под подушку и смотрю на входную дверь. Даже когда она закрыта, я вижу маму, стоящую там. Она прислоняла бедро к стене, наклоняла голову и слушала, как я жалуюсь на тупейшую хрень. Мама была энергичной, самоуверенной; она кричала руками и смеялась всем телом. Но это те воспоминания, которые я должна откапывать. Как только я нахожу их, они превращаются в призрачные образы смерти. Её бесполезные руки, прижатые к телу, королевские, чрезмерно выраженные индейские скулы, выделяющиеся на фоне впалых, бледных щёк. Кости скелета, выступающие под тонкой кожей. Мои глаза обжигает, но ни одна слезинка не падает.

— Тук-тук… — Коди дважды стучит в дверь. — Ты одета?

— Да, конечно, — я шмыгаю носом и сажусь, потирая глаза. — Заходи.

Он открывает дверь и заглядывает внутрь.

— Я уезжаю.

— Уже? — я встаю с кровати.

— Да, — прищуривается он. — Ты в порядке?

Я пожимаю плечами.

— Отстойно не иметь связи здесь, — я хватаю телефон с кровати. — Эта штука бесполезна, — бормочу.

Он поджимает губы, и я на мгновение вижу маму. Коди достается большая часть её генов навахо — тёмная кожа, чёрные волосы и сострадательные глаза.

— Что на самом деле тебя беспокоит?

Я держу телефон и слабо встряхиваю, избегая взгляда Коди.

— Тревор недоволен, что не может со мной связаться…

— И что? Он идиот.

— … могла бы получить ответ на электронные письма со всеми резюме, которые рассылала, но я не могу проверить…

— Не уверен, что это важно в десять вечера.

Я выдыхаю.

— Ну же, — он проводит рукой по воздуху. — Мы можем продолжать всю ночь, или ты скажешь начистоту.

Я прогибаюсь, зная, что он не сдастся, пока я не расколюсь.

— Понимаешь, просто тяжело находится дома.

Он опускает взгляд и кивает.

— Ага.

— Я просто… Вижу её везде, но не здоровую, а…

— Её больную, — он вламывается в комнату и ударяется бедром о мой старый рабочий стол. Огромная нога, «варёнки» и охотничий нож в чехле, прикреплённый к его бедру, выглядят смешно на фоне моего розового стола, вручную расписанного бабочками. — Я тоже.

— Как ты это делаешь, Код? Как ты можешь выдерживать, приходя в этот дом или даже жить в этом городе? Мне всё напоминает о ней.

— Легко, — он поворачивается и кивает в сторону гостиной. — Я делаю это ради него. Что бы мы не пережили, он прошёл через худшее. И укрыл нас от самого ужасного. Его никто не защищал. Он держал её, когда она потеряла способность говорить, но ей нужно было кричать. Говорил с ней, когда все остальные обращались с ней так, будто она уже умерла. Возможно, мы были её жизнью, Шай, но она была его жизнью. Это слишком большое бремя, чтобы нести одному человеку. — Он пожимает плечами. — Я не могу его оставить. Я — всё, что у него сейчас есть.

Я съёживаюсь из-за правды в его словах, поскольку чувство вины опустошает меня.

— У него есть и я. — Звучит, как защита, что только усиливает напряженность в моем животе. Дело в том, что я сбегаю, как только становлюсь достаточно взрослой, чтобы сделать это на законных основаниях. Выступаю против всего, что он хочет, и делаю все возможное для своего спасения. Это эгоистично, но все ради выживания. Я должна скрыться от боли.

Чёрт, проходит уже более шести лет с момента ее смерти, и находиться здесь всё ещё пытка. Но я когда-нибудь останавливалась, чтобы подумать, как больно было моему папе? Он самый смелый, сильный и самый упрямый человек, которого я когда-либо встречала. Поэтому и решила, что он будет в порядке. Когда-нибудь.

Я прислоняюсь к столу рядом с Коди.

— Как ты узнал обо всём этом? Он никогда не рассказывал.

— У нас была пара бесед между отцом и сыном за пивом, — он быстро обнимает меня. — Я не обвиняю тебя в том, что ты уехала, Шай. Ты изображаешь из себя крутую, но просто, чтобы скрыть, какая мягкая внутри.

Я наклоняю голову и рассматриваю тёмные глаза моего брата, у которых есть золотые пятнышки прямо как у мамы.

— Я твоя старшая сестра. И оставила тебя, когда ты нуждался во мне.

Его губы изгибаются в уголках.

— Ты можешь быть старше по возрасту, но я куда более зрелый.

Я пихаю его плечом, и он хихикает.

— Хорошо, что ты вернулась, — он встаёт и подходит к двери, но поворачивается, прежде чем пройти сквозь проём. — Когда эти люди с новостного канала позвонят и начнут предлагать тебе работу мечты, сделай нам одолжение в этот раз и оставайся на связи.

— Обещаю, — я опускаю подбородок, не в силах выдержать взгляд моего брата, так как гордость и грусть в его взгляде сжимают мне горло.

— Хорошо. Споки ноки.

Старая дверь закрывается с жалобным воем, который походит на мой. Я никогда не останавливалась, чтобы подумать, как больно моему папе после смерти мамы. До такой степени потерянная в торнадо эмоций, я не могла видеть за пределами своего собственного горя. Но всё же, зачем оставаться здесь в этом доме смерти, когда он мог бы жить в доме мечты мамы, окруженном воспоминаниями, когда она была здоровой, и у них вся жизнь была впереди? Позволить жить там чужому человеку, тому, кто понятия не имеет, какая это привилегия, быть так близко к последнему, что было важно для неё. Эта мысль заставляет мои мышцы напрячься.

Если кто и заслуживает жить в том доме, так это я. И с моим неограниченным по времени пребыванием я точно не смогу находиться в этом доме бесконечно.

Собака с костью, верно?

Я верну дом моей мамы.

Лукас

— Ну же, Бадди. Разве ты не голоден? — я держу на ладони горсть собачьей еды.

Он пятится глубже под пол и рычит.

— Хорошо. Всё в порядке, — я бросаю подушечки обратно в пластиковую миску и проталкиваю её под крыльцо. — Это твоё. Я не буду тебя донимать.

Несмотря на мои максимальные усилия выманить его из укрытия, он не выходит с тех пор, как впервые показался почти неделю назад. Каждую ночь я возвращаюсь с работы, заглядываю вниз, чтобы увидеть эти испуганные карие глаза, смотрящие на меня. Я должен предположить, что