— А я интересуюсь. Уже целых двадцать восемь дней, — попытался продолжить диалог Инфант, но никто ему не позволил.

Так вот, Жека в то время проживала еще в родительских своих пенатах недалеко от станции метро «Академическая», и порой, когда я слишком поздно у нее засиживался, я оставался на ночь, и даже на утро, и даже на начало полдня. Завтракал там на кухне в одиночестве, кофе распивал, в окошко на играющих в песочнице деток поглядывал. Дело в том, что Жека тогда уже в рекламе работала, а рабочая дисциплина, когда дело о деньгах заходит, строгая и требовала от нее являться на работу ровно к девяти, как штык. А вот от меня никто ничего не требовал — ни к девяти, ни к десяти, даже к одиннадцати не часто звали. Да и вообще у меня с работой, с той, которая методичного присутствия на службе требует, всегда несогласованность выходила.

К тому же кому охота рано на работу, особенно если поздно засиделся у девушки, с которой у тебя недвусмысленные физиологические отношения? Бурные порой, несмотря на подступающее утро. Я вообще удивляюсь, насколько у женщин чувство долга сильнее нашего развито, особенно по отношению к работе и прочим бытовым обязанностям. Как они ухитряются так — и в секс с головой погрузиться, и при этом о всяких несущественных мелочах не забывать, типа времени прихода на работу. Вот мы, например, если в секс погружаемся, даже если не полностью, не с головой, а только по грудь, для нас все равно тогда все остальное — весь этот параллельный мир — сразу побоку медленно проплывать начинает. И мы его только по общим очертаниям успеваем различать. А вот они, женщины, все равно ни одну деталь мимо не пропускают. Как они так ухитряются? Ну я понимаю, если бы они в сексуальном процессе сачковали, только вид бы делали, что он их по-настоящему интересует. А то ведь не сачкуют, я вглядывался, многие с душой ему отдаются.

— Ну да, даже опыты такие научные проводили, — согласился Илюха, который в силу своего профессорства про науку мог кое-что порассказать. — Там мимо двух трахающихся кошек мышку бегущую пускали. Так вот котик никогда на мышку не отвлекался и не прерывал любовного процесса. А вот кошечка отталкивала партнера и ни разу не дала мышке улизнугь. И только потом с мышкой в зубах готова была возобновить откровенные отношения с так и не врубившимся ни во что, по-прежнему мурлыкающим котом.

— Неужели в науке такие опыты проводятся? — искренне удивился Инфант, который к научному миру всегда относился нереалистично возвышенно.

— У нас в науке еще и не такое проводят. Ты бы знал, какие они опыты в экономике ставят, — заверил его Илюха.

— Чего, тоже на трахающихся кошках? — снова изумился легковерный Инфант. — Или, как в медицине, на мышах?

— Ну, что-то вроде того, — уклонился от откровенного ответа Илюха и увел Инфанта в сторону от экономической темы. — А о чем кошачье поведенье говорит исследователям? Да о том, что женщины выживают лучше. Они и к сексуальному удовольствию, и к воспроизведению потомства, и к одновременной добыче пищи постоянно готовы. А мы плохо выживаем, мы только что-то одно осилить можем — или пищу добывать, или потрахаться. Да и то нам перерыв нужен между первым и вторым. Ну а то, что мы не осиливаем, мы теряем скоро.

— Да, — согласилась Жека, — это правда, вы плохо подготовлены к выживанию. Поэтому мы и стараемся ради вас, порой не жалея себя.

Тут все мы вздохнули и полностью согласились с Жекой.

— Ну и чего там у тебя дальше случилось? — запросил продолжения рассказа Илюха.

И я продолжил:

— Так вот, Жека вставала рано, когда я еще видел лучшие свои сны, и тихонечко шла на кухню кофейком утренним взбодриться. А еще через десять минут она на цыпочках подкрадывалась ко мне и целовала меня куда-нибудь в периметр лица. Такое вот нежное прощание перед дневной разлукой. И хотя я по утрам сплю особенно глубоко, но трепетное касание ее губ явно добавляло радости моим ярким предрассветным сновидениям. И там, у себя во сне, я понимал — вот он, мой долгожданный, утренний поцелуй.

На этих словах я прервал повествование и посмотрел на Жеку.

— Я не слишком ностальгирую? Накал романтического повествования тебя не смущает? Сердечная мышца не свербит от недавней памяти?

Но Жека лишь улыбнулась своими мечтательными загадочными губами, а потом ими же, губами, послала мне через кофейный столик поцелуй. Впрочем, теперь только воздушный. В общем, я так ничего и не понял.

— И тем не менее не все у нас гладко выходило, — продолжил я. — Дело в том, что все кровати в трехкомнатной Женькиной квартире были односпальные. Даже родительские. И расставлены друг от друга на некотором расстоянии. Почему так с родителями произошло? — не спрашивайте меня, не знаю. Да и не важно, мало ли у кого какие сексуальные причуды с годами совместной жизни вырабатываются. Короче, факт тот, что на находящихся в доме постельках двум взрослым существам — мужчине и женщине — было не уместиться. То есть можно было, но очень тесно и скрюченно.

— А как же вы… — начал было Инфант, но я его прервал:

— На время любовного угара такое даже неплохо, когда некуда тебе отстраниться. И скрюченность тоже не мешает, даже способствует в некоторых ситуациях. Так что в угаре мы никогда на узость не жаловались. Ни друг другу, ни знакомым. Более того, когда мы затихали, обессиленные, то так не хотелось расставаться, так плотно стягивались мы телами, что снова не замечали узости. Да и потом, когда Морфей накрывал нас с головой вместе с рассветом…

Тут я заметил, что Инфант снова приоткрыл свой зубастый рот.

— Про Морфея потом объясню, — опередил я его. — Так вот, даже когда засыпали мы, то засыпали в удобстве, потому что какое другое тебе удобство требуется, кроме тепла любимого человека рядом?

— Действительно, — синхронно закивали головами слушатели.

Но вот после часа-полутора совместного глубокого сна начинают тобой овладевать совсем другие инстинкты и чувства, связанные с пошлыми физическими неудобствами… Например, повернуться порой хочется на другой бок. Ну хотя бы разочек за ночь, а то рукам и ногам становится тяжело от долгого однообразного лежания в единственной позе. И затекают они от неудобства. Да и постоянное ощущение реальной опасности от нависшего под тобой обрыва кровати… Ты ведь даже интуитивно понимаешь, что пропасть близка. Но вот насколько глубока она — этого во сне ты точно определить не можешь.

— Бедненький, — вздохнула Жека. А вот чего в ее вздохе было больше — сочувствия или иронии, — этого я снова разобрать не сумел.

— Короче, — продолжил я, — где-то посреди утра становилось не то что неудобно — нестерпимо становилось. И я просыпался, и вот в таком наркотическом состоянии вставал и, в чем мать родила, отваливал в соседнюю родительскую комнату. Где и бросал свое тело, не разбирая, в одну из двух находившихся там односпальных кроватей. Подчеркиваю: отваливал, в чем мать родила, потому что не до одежды мне было. Так как владело мной лишь желание спокойного глубокого отдыха на отдельной, пусть и односпальной, плоскости. И вот, как добирался я до нее, как попадал в ее мягкие объятия, так и погружался обратно в сон, и ничего меня больше не тревожило, только твой, Жека, нежный поцелуй поутру. Потом я так же из сна слышал щелчок закрываемой за тобой двери и снова оставался со своими чуткими сновидениями в полностью пустой теперь уже квартире.