Этот диковинный язык стал воплощением ни на что не похожего шанхайского мультикультурализма. Очевидно, что за основу тут взят английский, а уступки китайскому делаются только в случае крайней необходимости. Однако, поскольку это была не сугубо английская колония, а смешение людей со всего мира, в пиджин-инглише видны и иберийские, и южноазиатские влияния. Иностранцы хотели создать здесь подобие своего дома, а получился не имевший прецедентов глобальный город с собственным ломаным эсперанто. В дисциплине «прыжок в будущее» Шанхай опередил даже Петербург, элита которого, стремясь к внешнему сходству с европейцами, идеально говорила по-французски.

Общая для всех диаспор Шанхая языковая база для ведения бизнеса и отчаявшиеся китайские беженцы как неиссякаемый источник дешевой рабочей силы создали предпосылки для экономического бума. Для шанхайского предпринимателя главным было местоположение – это правило тут действовало даже беспрекословнее, чем в любом другом крупном деловом центре. За каменными столбиками, обозначавшими границы иностранных поселений, экономические законы были куда либеральнее, чем в бюрократическом Китае. Больше того, иностранные державы, контролировавшие концессии, обеспечивали такой уровень стабильности, который на тот момент и не снился многострадальной империи. С мощным развитием торговли в очевидно лучшем для этого месте Китая поднялся и метабизнес купли-продажи самого города – то есть спекуляции с недвижимостью. Как сформулировал это в своей истории города один шанхайландец начала XX века, началась «земельная лихорадка»42. На территории концессий лилонги росли как грибы, а цены на землю подскочили до небес. С 1840 по 1860 год стоимость гектара земли увеличилась на 3 000 %, а если участок граничил с Бундом, то еще вдвое от этого43. Ведущие банки города переводили капиталы из опиума в недвижимость, оттуда в морские грузоперевозки, а потом обратно – причем каждый шаг этого заколдованного круга приносил все более высокие прибыли. В 1858 году собственное отделение в Шанхае открыл Чартерный банк Индии, Австралии и Китая (ныне Standard Chartered); Банковская корпорация Гонконга и Шанхая (ныне банк HSBC) возникла в городе в 1865-м.

Но всякому экономическому буму рано или поздно приходит конец. Когда императорская армия наконец подавила Тайпинское восстание (не без помощи европейских командиров, которых доведенный до крайности император привлек для руководства своими войсками), в Китае воцарился мир. Беженцы, наплыв которых спровоцировал скачок цен на недвижимость, стали возвращаться в родные места. Меньше чем за год китайское население Международного сеттльмента снизилось с 500 до 77 тысяч человек44. Утрата такого дохода вызвала в шанхайландцах бурю негодования в адрес отбывавших восвояси постояльцев. Газета North China Herald глумливо рассуждала, что «отеческая забота местных властей и невозможность делать все по-своему – ходить грязными, орать на улицах, делать лужи перед каждой дверью, пускать петарды и бить в барабаны посреди ночи, а также выгуливать своих божков в сопровождении дудок, гонгов и лязгающих цепей – все эти абсурдные запреты, которыми Муниципальный совет заметно ограничивал их свободу и комфорт, привели к тому, что китайцы с нетерпением ждали того счастливого дня, когда милостивые небеса позволят им наконец вернуться в их зловонную грязь с ее болезнями и прочей скверной»45.

Пузырь недвижимости лопнул буквально за ночь. Ценности, производимые многими шанхайландцами, существовали исключительно на бумаге. По словам очевидца, «значительную часть населения составляют оборотистые личности, которые называют себя брокерами, – и земля очевидно ушла у них из-под ног»46. Описывая последствия обвала, Herald писала, что «спекулянты земельными участками, многие из которых инвестировали заемные капиталы, уже привыкли к пурпуру и шелку, к ежедневным роскошным обедам. Счастлив тот, кто, улучив момент, успел спихнуть груз ответственности за земельные владения на плечи ближнего до наступления полного краха, когда очертания рынка внезапно изменились до неузнаваемости. Не стало больше покупателей с горящими глазами, на каждом углу слышны только предложения “продать по дешевке”»47.

Недавний центр кипучей деловой активности стал похож на город-призрак. Склады и причалы вдоль реки опустели. Шесть из одиннадцати банков Международного сеттльмента приостановили выплаты. Лишившись всего, потерянные шанхайландцы бродили по безлюдным улицам меж недостроенных зданий в лесах из бамбуковых бревен, на которых уже не было видно рабочих. «Внезапно остановилось все строительство, – писала Herald в итоговом выпуске за 1864 год, который стал для Шанхая annus horribilis, «годиной бедствий». – Нижние этажи домов, где еще месяц назад во множестве обитали трудолюбивые туземцы, зарастают травой и сорняками… Длинные ряды деревянных жилищ брошены на произвол разрушительных сил стихии»48.

Экономическая паника поставила Муниципальный совет Шанхая перед угрозой кризиса суверенного долга. В период подъема, когда налоговые поступления текли рекой, Совет брал еще больше в виде кредитов – деньги нужны были на строительство современного мегаполиса для миллионов жителей, которые, конечно же, в скором времени захотят поселиться в Шанхае. Но теперь люди покидали город сотнями тысяч. «Совет попал в прескверную финансовую ситуацию, – признавал британский консул. – Пока здесь искали убежища толпы запуганных китайцев, готовых щедро платить за собственную безопасность, деньги доставались Совету легко и так же легко им тратились. Теперь же с падением доходов он оказался по уши в долгах»49.

Подобного бума в Шанхае не будет до 1920-х годов. Тем не менее для китайцев Шанхай, несмотря на банкротство и расистские порядки, все равно был воплощением нового, современного Китая. Иностранный город, сам того не подозревая, создавал новый тип китайца-космополита – шанхайца, который говорил на смешанном языке и был знаком с культурами многих далеких народов. Подобно дававшим им кров лилонгам, характерным только для Шанхая, но возникшим из сочетания западных и традиционно китайских архитектурных форм, люди, сформированные этим городом, отличались от своих собратьев, чахнувших в стоячих водах конфуцианской империи. Дело в том, что для китайского населения жизнь в этом управляемом иностранцами городе была полна не только беспрецедентных унижений, но и беспрецедентной свободы. В Шанхае китайцы знакомились со всеми особенностями и учреждениями современного общества, даже если им самим они были по-прежнему недоступны. Хотя планировался Шанхай европейцами и для европейцев, в долгосрочной перспективе важнее всего он оказался именно для китайцев.

Контакты с иностранцами меняли китайское население города – шанхайцы отдалялись от традиционной китайской культуры своих деревенских предков и становились ближе к современному миру торговли, путешествий и технологий. Хотя на ипподроме, ставшем центром социальной жизни европейцев, царила сегрегация, это не означало, что китайцы не были знакомы с этим новым развлечением. Как сообщает автор американского журнала Harper’s Weekly в своем репортаже со скачек 1879 года, китайские мужчины и женщины, которым путь на трибуны был заказан, придумали собственные гонки по улицам города. «Во время скачек огромные толпы черноволосых людей обоих полов и всех возрастов высыпают на улицы, ведущие к ипподрому, – сообщал репортер своим заокеанским читателям. – Большей частью пешком, некоторые верхом на чахленьких пони, многих везут в тачках; публика в платье поприличнее выдвигается на экипажах всех видов и мастей. Среди них тут и там видны роскошные кареты европейцев… На обратном пути со скачек это занятное скопище ведет себя так, будто они прониклись теми же чувствами, что жокеи на арене… На тачках или в экипажах они устраивают гонки и соревнуются друг с другом, стараясь первыми добраться до дома»50. Китайцы, не допущенные в ворота Конноспортивного клуба, создали эрзац западного общественного пространства прямо на улицах своего города. Взрослые участвовали там в играх, которые в любой другой части страны посчитали бы ребячеством, а мужчины и женщины смешивались в единую толпу, что в императорском Китае само по себе стало бы неслыханным скандалом.