Конечной целью создания собственных версий западных учреждений было изгнание иностранцев, однако вопрос о том, каким именно образом вернуть себе город, разделил китайскую элиту Шанхая. Одни хотели, чтобы императорская власть окрепла и восстановила независимость страны, другие мечтали свергнуть династию Цин и создать Китайскую республику. В начале XX века антиимператорская фракция взяла верх.

Призыв к революции прогремел из Шанхая в 1903 году, когда двое диссидентствующих журналистов Цзоу Жун и Чжан Бинлинь опубликовали программную статью, обличавшую существующую китайскую власть и призывавшую к физическому уничтожению императора. Самым острым риторическим приемом их памфлета стало заявление, что и сам император тоже является иностранцем, откуда следовало отождествление его власти с западным засильем. На самом деле династия Цин была основала северными завоевателями, покорившими Китай в XVII веке. Правящая прослойка по-прежнему состояла из маньчжуров, народности, отличной от китайского этнического большинства хань. С течением веков основная масса китайцев признала их законными правителями страны, которые ничем принципиально не отличались от предыдущих династий. Однако, по мере того как начиная с Опиумной войны на Китай обрушивалось унижение за унижением, в интеллектуальном пространстве страны возникла возможность любить родину, но осуждать императорскую власть. С распространением экстерриториальных привилегий на живущих в концессиях китайцев, которые могли теперь критиковать династию и избирать своих представителей, Шанхай стал физическим пространством для свободного выражения таких убеждений. Когда императорский суд заочно приговорил Цзоу Жуна и Чжан Бинлиня к смертной казни, Смешанный суд, в котором давно заправляли иностранцы, отказался выдать их китайским властям. Смертная казнь, посчитал он, – слишком суровое наказание за инакомыслие, и приговорил их к небольшим тюремным срокам. Невозможно не заметить иронию ситуации: ненависть к императору была вызвана как раз тем, что он позволял иностранцам унижать Китай, но иностранные концессии были единственным местом, где подобные взгляды могли быть выражены или опубликованы. Китайский национализм как протест против иностранного господства зародился в подконтрольном иностранным державам Шанхае.

Первые китайские газеты Шанхая выпускались западными миссионерскими организациями, и основной их задачей было обращение китайцев в христианство (хотя одна английская газета пыталась просвещать своих китайских читателей, знакомя их с достижениями великих реформаторов вроде Петра Великого или японского императора Мэйдзи). Однако к первому десятилетию XX века на газетном рынке Шанхая уже доминировали прогрессивно настроенные издания, принадлежавшие самим китайцам. Деятели Революционного альянса – антиимператорской партии, основанной китайскими эмигрантами в Японии под впечатлением от быстрой модернизации приютившей их страны, – со временем перебрались в иностранный сектор Шанхая, где наладили издание целого ряда газет. «Народный вздох», «Народный вопль» и «Народная трибуна» информировали шанхайцев о новостях в манере, которая была просто немыслима в других частях Китая. Местные газеты стали рупором протестов против любого унижения китайцев иностранцами: в 1904 году это было убийство рикши российским морским офицером в споре о плате за проезд, а в 1905-м – продление соглашения между императорским правительством и Соединенными Штатами, запрещавшего эмиграцию китайцев в Америку. В прокламациях, которые печатали радикально настроенные студенты, тщательно проработанные концепции националистов-интеллектуалов упрощались до подстрекательских лозунгов. «Все вперед!.. Бей! Убивай!» – говорилось в одной из таких листовок, призывавшей китайский народ стереть с лица земли и западных колонизаторов, и незваных правителей-маньчжуров61. «Революция! Революция! Начни ее и тогда ты сможешь жить… А если ее подавят – хоть честно умрешь!» – призывала другая62.

Спор вокруг права строить железные дороги в Китае объединил в едином антиимператорском и антиколонизаторском порыве бизнес-элиту, националистов-интеллектуалов и радикальное студенчество Шанхая с народными массами остальной страны. В 1898 году ослабевшее императорское правительство наконец позволило иностранцам начать сооружать железные дороги за пределами их концессий. Однако рост богатства и кругозора шанхайских магнатов привел к тому, что к 1905 году китайские фирмы могли и сами построить железнодорожную сеть. Сам факт, что современные китайцы Шанхая, способные создать современную страну, символом которой стали железные дороги, снова оттеснены на второй план альянсом иностранцев и маньчжурской династии, привел к демонстрациям по всей стране. И хотя к 1907-му эти выступления были подавлены, всего через четыре года тот же союз города и деревни свергнет императорскую власть.

Китайская революция 1911 года, покончившая с 2 000-летним правлением императоров, разразилась на материке, но во многом это была шанхайская революция. Газеты и политические группы города создали интеллектуальную почву для революции; образ современного Китая, рожденный в Шанхае, стал ее путеводной звездой; организована она была базировавшимся в городе Революционным альянсом; финансировал ее шанхайский бизнес. Когда весть о восстании в провинциях дошла до Шанхая, ее встретили с ликованием: этот номер «Народной трибуны» пользовался таким спросом среди разгневанных горожан, что его стоимость взлетела в десять раз63. Всего через три недели после начала революции восставшие легко захватили арсенал, построенный Ли Хунчжаном несколько десятилетий назад, и китайский Шанхай объявил о независимости от императорского правительства. События, вошедшие в историю как «Шанхайское восстание», прошли практически бескровно. Менее чем через месяц из-под контроля династии вышла большая часть страны, и 1 января 1912 года была провозглашена Китайская республика.

С падением императорской власти китайские коммерсанты Шанхая наконец получили возможность полностью осуществить свои планы по модернизации города, которым так долго мешали луддиты из запретного города. Стены, отделявшие китайский город от иностранных поселений, снесли. Трамвайные линии, построенные иностранцами в своих концессиях, продлили и в китайскую часть. Разделенный в течение 70 лет город наконец стал единым – по крайней мере физически.

Китайский и западный Шанхай сблизились и в социальном плане. Узнав о падении империи, китайские мужчины немедля принялись отрезать свои длинные косички – обязательный символ подчинения маньчжурским императорам, в мультикультурном Шанхае подчеркивавший различия между китайцами и иностранцами. Тем, кто не поторопился, скорее по неведению, нежели из симпатий к империи, помогали китайские полицейские, выходившие на патрулирование с ножницами. «Многих безвинных крестьян-бедолаг, и слыхом не слыхавших о революции, грубо хватали и остригали сразу по прибытии на рынок», – писал один шанхайский миссионер64. Тем временем более продвинутые горожане наслаждались только что обретенной свободой, приглаживая волосы маслом по последней западной моде. Какими бы подражательными ни были эти первые шаги, в них зарождались новые типы самовыражения, что в итоге привело к появлению гибридной моды ультрасовременного Шанхая 1920-х годов.

Хотя сам послереволюционный Шанхай был един как никогда, именно в этот период стало очевидно, как бесконечно далек от остального Китая единственный глобальный мегаполис в стране. Лучшим выражением этой дистанции был образ ничего не понимающего крестьянина, которому насильно отстригают косичку посреди огромного города. Большая часть страны была не готова к идеалистическим проектам шанхайских националистов, которые, в отличие от соотечественников, уже имели опыт выборной демократии хотя бы на местном уровне. В начавшейся сваре между различными фракциями к власти пришла самая авторитарная из всех, вступившая в сговор с западными державами, которые по-прежнему контролировали львиную долю доходов китайского бюджета.