на одном уровне, такое выравнивание создает сложную проблему, если поместить его в область городского планирования и борьбы с шумом. Как же тогда урегулировать движение городского шума, не подрывая, по видимости, основного условия, при котором город предоставляет социальный опыт или опыт сообщества? Если звук, как я хотел бы подчеркнуть, обеспечивает ключевое реляционное средство для регистрации социальной связи и чувства места, как тогда заставить замолчать, не блокируя приход грядущего сообщества?

Пригород

Вслед за напряжениями, которые связаны с устранением шума, и особенно с тем, как домашнее пространство становится символом возможности мира и покоя, на поверхность провокационным образом всплывают вопросы, касающиеся тишины. Хотя подавление шума не обязательно направлено на установление абсолютной тишины, оно, тем не менее, помещает звук на шкалу, где ценность придается более низкой громкости. Такой шаг обусловливает (или обеспечивает) превращение тишины в акустический горизонт, исходя из которого все звуки могут обрести бо́льшую глубину и четкость. Это также проявляется в культурной практике экспериментальной музыки и связанных с ней философиях звука и слушания. Например, Джон Кейдж в своей музыкальной философии выдвинул тишину на передний план, изобразив ее как жизненно важное пространство для расширенного слушания. Тишина для Кейджа была «ненамеренным» звуком, вытягиваемым так, чтобы впустить то, что обычно пребывает вне музыкального опыта или выражения. Таким образом, тишина предстает как порождающая матрица для раскрытия избыточной материальности звука. Такая перспектива создает почву для придания ценности спокойной обстановке, в которой тишина может быть услышана как сама основа индивидуальной свободы.

Если тишина так важна, то именно в доме она приобретает интенсивность. Я хочу проследить за этим переплетением домашнего пространства и движений тишины и шума с целью смещения акустического горизонта, чтобы допустить саму возможность, что шум в конечном счете может оказаться чрезвычайно полезным. Делая такое заявление, я автоматически признаю за собой некоторую нерешительность, которая касается не столько моего чувства актуальности того, что необходимо услышать шум по-другому, сколько смешения дисциплинарных и дискурсивных регистров. Сразу возникает конфронтация между прагматическими решениями средовой проблемы шума и философской сценой, где шум обретает значение. В настоящее время моя трактовка этой проблемы проистекает главным образом из вопросов репрезентации или, что важнее, из вовлечения воображения в мышление шума. Однако с такой точки зрения я бы все же рискнул претендовать на прагматические территории городского планирования, жилищного строительства и экологической политики. Исследуя то, как дома и города становятся динамичными саундшафтами, я надеюсь рассказать о более позитивных версиях общественного шума, которые, в свою очередь, могли бы вдохнуть другие возможности в построение социальных и пространственных отношений.

История развития пригородов на протяжении всего XX века (особенно в США) позволяет лучше разобраться в этих сложностях, поскольку в ней укоренилось понимание тишины и шума как факторов, которые обусловливают домашнюю и соседскую жизнь. Как указано в отчете «Тихие дома для Лондона», шумный сосед является ключевым игроком в дебатах о борьбе с шумом и будущей политике в области городского жилищного строительства. В ответ участники опроса 2003 года сделали провокационное заявление, «предложив структурировать жилые массивы так, чтобы вместе жили „похожие“ группы (например, семьи), а не представители всех возрастов»[90]. Хотя это и понятно с точки зрения поиска практических решений проблемы шумного соседа, такой взгляд в конечном счете ведет к общему социальному обеднению, перекликаясь с самой сутью пригородного планирования в поиске «похожих групп» при формировании «сообщества». Выступая в роли принципа социального упорядочивания, благодаря которому домашняя жизнь обретает равновесие, тишина приводит к гомогенизирующим последствиям. Функционируя в качестве воображаемой основы для гармоничной жизни, более тихая среда неизбежно перестраивает возможности социального взаимодействия, характеризуя «другое» как шум, всегда уже подрывающий сообщество. Таким образом, тишина является скользким идеалом, поскольку она собирает в воображении комплекс ценностей, которые кажутся позитивными, но в приложении к социальному поведению и сообществу вводят в понимание места и размещения сварливую нетерпимость.

Быстро развивавшаяся в 1950-х годах в послевоенной Америке пригородная застройка распознается по своим типовым домам и торговым центрам, создающим среду разделения – индивидуализированную, изолированную, замкнутую. Изначально пригородное планирование позволяло дистанцироваться от городской рабочей среды, давая семьям шанс на более «добрососедскую» атмосферу. При этом также был устранен сложный опыт социальных различий, столь характерный для города. В этом смысле пригород может быть рассмотрен как реакционная попытка контролировать или ограничивать мощную динамику урбанизма.

«Уличной сутолокой, темпом и многообразием хозяйственной, профессиональной и общественной жизни большой город создает тот глубокий контраст, который существует между жизнью большого города и жизнью маленького города или деревни в отношении чувственных основ душевной жизни»[91]. Замечание Георга Зиммеля о том, что город определяется интенсивностью входных данных на многих уровнях, наводит на мысль об уравновешивающей роли домашнего: отфильтровывать текущую динамику мегаполиса посредством проработки внутренних элементов. Город предлагает непрерывный опыт переговоров, поставляя постоянный поток шума. Такой шум наполняет городской горизонт неожиданной аудиальностью, окутывая ухо ворохом стимулирующих и сложных звуков. Пригород, напротив, пытается обезопасить себя от неожиданностей, акустически определяя границы приватности в децибелах:

Газета Dayton Daily News сообщает, что городской совет Хубер-Хайтса (штат Огайо) на прошлой неделе принял поправку к городскому постановлению о шуме, ограничивающую шум от автомобильных стереосистем и вступающую в силу немедленно. Согласно статье, поправка к постановлению о шуме предусматривает, что устройства усиления звука не должны быть «отчетливо слышны» в пределах 25 футов[92] или более от транспортного средства. Совет посчитал, что эта поправка поможет полиции обеспечить соблюдение закона о шуме в отношении автомобильных стереосистем. Полиция заявила, что обеспечить соблюдение ограничений на шум от автомобильных стереосистем затруднительно, поскольку постановление определяет нарушение как любой шум, превышающий 80 децибел. Член городского совета Ян Варго заявил: «Наступило лето, окна опущены, и это дает нашей полиции прекрасную возможность привести в исполнение новое постановление»[93].

Открытый в 1956 году Чарльзом Х. Хубером, Хубер-Хайтс представляет собой скопление жилых застроек, часто называемое «крупнейшим американским объединением кирпичных домов», и может послужить моделью для экстенсивного развития пригородов в США в настоящее время. Ключом к пригородному планированию является установление общественной жизни, которая понимается как свободное выражение общих ценностей. Для этого пригороду требуется набор стратегий проектирования (особенно в рамках планировки улиц), который бы позволил обеспечить безопасность и контроль доступа. Например, разработчики со временем пересмотрели сетчатую схему улиц, характерную для многих североамериканских городов, в пользу прерывистых параллелей (как в Хубер-Хайтсе), а в пределе – перекрестков с круговым движением и «леденцов»[94], где главные бульвары дополняются наборами жилых улиц, которые заканчиваются