Друзья Ирены в гетто голодали. Цены на контрабандные продукты питания были астрономическими, притом что евреям не разрешалось иметь на руках больше нескольких тысяч злотых96. Вдобавок охрана становилась все более жестокой. Часто, хотя и в основном по ночам, слышались выстрелы и крики, эхом отдававшиеся от стен в ночной тиши. «Насилие – дикие, животные «забавы» – было ежедневной реальностью», – с негодованием сообщали подпольные варшавские газеты97. По утрам мертвые тела лежали на улицах, их складывали друг на друга, прикрывая камнями и старыми газетами, ведь тряпье, служившее им одеждой, было нужнее живым.

Друзья Ирены своими глазами видели, как голодающие дети ежедневно умирают от тифа, болезни, от которой существовала вакцина98. Часто погибали ее друзья. Большая статья в газете «Информационный бюллетень» (Biuletyn Informacyiny), издаваемой Сопротивлением, сообщала, что в 1941 году «плотность населения [в еврейском квартале] была невероятной99. В одной комнате в среднем проживало по шесть человек; иногда, впрочем, число их доходило до двадцати… Невиданная перенаселенность привела к ужасающим гигиеническим и санитарным условиям. Повсюду царят голод и нищета». Генерал-губернатор Варшавы похвалялся тем, что голод является частью официальной политики: «Евреи умрут от голода и нищеты, и окончательным ответом на еврейский вопрос станет кладбище» [10]100.

Разумеется, Ирена тоже занималась «контрабандой». Она была вынуждена приходить в гетто все чаще, потому что за один раз пронести удавалось совсем немного. Иногда это были продукты, иногда деньги. Время от времени она приносила с собой кукол, сделанных бывшим профессором Варшавского университета доктором Витвицким, для самых маленьких обитателей приюта доктора Корчака. Иногда, если позволяли условия, – несколько флаконов с вакциной для того, чтобы передать Але Голуб-Гринберг и Еве Рехтман. Цена была высока: если сначала тех, кто попадался, ждали арест и часто отправка в концлагерь, то к зиме нацисты подняли ставки и объявили, что в случае оказания помощи евреям – особенно передачи им продуктов – ответом будут массовые казни.

Друзья Ирены в гетто организовались так же быстро и уверенно, как и их товарищи и сограждане в городских муниципальных службах. Все они были социально ориентированными и идеалистически настроенными молодыми людьми, которых уже долгое время связывали узы дружбы и общего дела, и они решительно откликались на нужды людей. А нужды были ужасающими. Однажды утром в центр помощи беженцам прибежал восьмилетний ребенок, еврей. Он потерял рассудок. Когда его уносили воспитатели, он, не переставая, кричал: «Я хочу грабить, я хочу воровать, я хочу есть, я хочу быть немцем!»101. Каждый день навещая Адама, Ирене приходилось осторожно переступать через тела детей, умерших от голода или болезней.

Если на «арийской» стороне доступ к ресурсам и прикрытие Ирене и ее сотрудникам обеспечивали городские социальные службы, то в гетто действовала своя организация – созданный еврейским сообществом проект помощи сиротам под названием CENTOS (Centralne Towarzystwo Opieki nad Sierotami), руководил которым профессор психологии и адвокат, доктор Адольф Берман. Все более важной фигурой в CENTOS становилась подруга Ирены, Ева Рехтман102. Казалось, что в гетто она знает каждого. Ева руководила молодежным центром на улице Сиенна, 16, в одном из самых богатых и оживленных районов еврейского квартала, где находились детская больница и приют доктора Корчака103.

В госпиталях и центрах помощи беженцам персонал ежедневно вел борьбу с болезнями и голодом. Но не всем в гетто приходилось так страдать; это не касалось особенно тех, кто жил в привилегированных районах гетто. Когда почти полмиллиона его жителей ослабевали от голода, местная «аристократия» – богатые промышленники, члены юденрата, командиры еврейской полиции, владельцы ночных клубов, высокооплачиваемые проститутки, общим числом около десяти тысяч человек, – буквально устраивали пир во время чумы. Всего в гетто было больше шестидесяти ночных клубов и кафе, и «вечерние оргии», по словам историка гетто Эмануэля Рингельблюма, «шли, не переставая»104. В доме на улице Сиенна, где работала Ева, помещалось одно из таких заведений, где выступления ансамблей сопровождало шумное пение посетителей.

Ала, пожалуй, лучше других знала, что собой представляли эти дикие вечеринки и ночные клубы в гетто. Как и ее муж Арек, ее мать и отец были известными еврейскими актерами и театральными режиссерами. Но самым знаменитым членом их семьи была кузина Алы по браку Вероника – Вера Гринберг, – больше известная в Варшаве как знойная актриса кабаре под сценическим псевдонимом Вера Гран. Мурлыкающие, эротичные песенки Веры еще до войны сделали ее звездой, и в гетто к 1941 году она была уже легендой. Офицеры гестапо, элита юденрата и даже эсэсовцы собирались в накуренных залах кафе Sztuka в доме под номером два по улице Лешно в нескольких метрах от ворот гетто, чтобы послушать в ее исполнении проникновенные песни о любви. Ее дуэты с Владиславом Шпильманом, чей образ увековечил фильм «Пианист» Романа Полански (основанный на воспоминаниях Шпильмана), собирали большую благодарную аудиторию, включая доктора Хирцфельда и Йозефа Зисмана, завсегдатаев этого места. От кафе было рукой подать до переехавшего в гетто главного отделения госпиталя из Чисте, теперь находившегося в доме номер один по улице Лешно. Многие доктора и медсестры приходили в кафе после работы, поэтому развлечения и социальная работа не всегда были друг от друга отделены105. Развлечения для богатых жителей гетто были основным способом сбора средств на благотворительность. Подростки из молодежного центра Алы играли на сцене пьесы для богатых посетителей, а на вырученные от продажи билетов деньги покупали на черном рынке еду и лекарства для детей. Когда приюту доктора Корчака понадобились средства, Ала убедила знаменитую кузину своего мужа спеть в благотворительных целях, и, как всегда, Вера собрала большой зал благодаря своей привлекательности и таланту.

«Пойдем со мной, – улыбаясь, убеждала Ала Ирену, – проведи ночь в гетто и посмотри, что происходит в кафе Sztuka». Как могла Ирена ей отказать? По меньшей мере дважды Ирена принимала рискованное приглашение своей подруги. Разумеется, это было запрещено, и попадись она там, ее могли казнить. Но Ирена и так рисковала по несколько раз каждый день, поэтому в том, чтобы рискнуть в очередной раз и провести вечер с друзьями – и с Адамом, – не было ничего особенного. В 1941 году такие смелые импульсивные порывы все еще будоражили ее и заряжали энергией. Личная опасность по-прежнему казалась Ирене чем-то абстрактным.

В дымном полумраке кафе до нее доносились песни Веры. Было приятно видеть, как Адам вновь улыбается. В гетто он улыбался нечасто, хотя с тех пор, как он начал преподавать в одном из молодежных центров, нависшая над ним тьма постепенно рассеивалась. Из своего волонтерского центра на Электоральной улице, 24, Адам кормил голодающих детей. Также он присоединился к Сопротивлению и распространял подпольные издания из близлежащего убежища. Беспокойство за них обоих – и Адама, и Еву – не давало Ирене спать по ночам. Оба по-своему боролись с отчаянием. Но Ирена заметила, что Адам перестал повторять, что жизнь в гетто не стоит того, чтобы жить, и стал более осторожен. Еве, когда она погрузилась в работу, тоже стало гораздо лучше. Работа спасала их обоих – работа и преподавание.