упал томик философа Ницше. Не выдержал старик такой энергетики, такого безобразия.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Несколько дней Тонечки Воробьевой не было в городе. Ее увезли родители в еврейскую страну на похороны какого-то дальнего родственника. Родственник был, хоть и дальний, но при жизни своей занимал какой-то большой пост (или был чем-либо иным важен и полезен).

Я вспомнил, что когда-то хотел избавить себя от гула мониторов, порою так меня достававшему. Судьба предоставила мне удобный случай. С обратной стороны моей мониторки работали строители (Исаев решил расширить помещение проходной). Строители проштробили глубокую канавку для скрытой проводки. Свои инструменты они всегда оставляли у меня в мониторке и, закончив работу, уходили пить водку.

Я воспользовался перфоратором, добрался до скрытой проводки питания моих мониторов с обратной стороны стены и сделал скрытый выключатель, который позволял выключить мониторы, оставляя сами видео регистраторы работающими, чтобы не прекращалась запись.

Погода испортилась. Сделалось и холодно и мокро. Дождь не прекращался неделю. Я, привыкший каждый вечер с пустобрехом Мишкой делать променад вокруг нашего цеха, скучал в своей мониторке. Настроение ничем не поднималось. Исаев решил расширить помещение проходной. Это означало, что он возьмет дополнительного охранника, или даже двух. Никто этого не хотел – понятное дело. Потом, Тонечка уехала в еврейскую страну. В общем, жизнь дала трещину.

И все же Бог есть! В этот нерадостный период был устойчивый дальний проход в южном направлении. Я нашел собеседника из города Бака-эль-Гарбия в самой еврейской стране, где теперь находилась моя Тонечка Воробьева. Русскоговорящий мой собеседник оказался банальным хохлом. Банальный хохол, еще в советское время сбежал из СССР для поиска лучшей жизни. Уж как он затесался в край обетованный – не знаю. Судя по тому, что он всю нашу беседу только и делал, что жаловался на свои постоянные несчастья и невезенья, я сделал вывод, что лучшей жизни он так и не нашел.

Немного поболтав с украинским евреем, пока был проход, я, веря в поговорку «Утро вечера мудренее», принял здоровый многочасовой сон на рабочем месте.

Я скучал дежурство, я скучал второе… Как жаль, что, Тонечки Воробьевой со мною не было.

* * *

У нас внезапно образовался новый сотрудник – как черт из табакерки – под названием Лилиана Владимировна.

И так, Лилиана Владимировна – отдел кадров. В девичестве неудавшаяся медицинская сестра. Трудно выговариваемое И.О. полностью дополнялось труднопереносимым характером. Сказать, что новоиспеченная кадровичка пришла с короной на голове и никогда ее не снимала мало. Похоже, что она водрузила на нее еще и скипетр, и державу, да и весь трон (чего уж тут мелочиться).

Я честно и добросовестно тренировался произносить И.О. нашей новой кадровички без запинки, но ничего у меня не выговаривалось. Про себя понял – я не всесилен! И очень быстро сократил непроизносимое Лилиана Владимировна до обычного и простого – Лили (иногда – мадемуазель Лили).

Мадемуазель Лили откровенно и поэтому, совсем не таясь, ненавидела людей. Видно было по всему, что и люди отвечали ей взаимностью. И каким же это непостижимым образом, имея такое своеобразие, Мадемуазель Лили могла допустить в свою головку мысль податься в начальники Отдела кадров, нормальный человек понять, вряд ли способен.

Мадемуазель Лили – молодая женщина, гордо несла свою голову с прямыми светлыми волосами, затянутыми на затылке в тугой узел. Голова плечи… руки… все было нормально. Но всю эту нормальность затмевал неимоверного величия таз! Возникало такое ощущение, что он существовал сам по себе, а все остальное было его придатками.

Наверное, все мужчины, впервые встретившись с мадемуазель Лили, минут пять или десять общались не с самой мадемуазель, а с ее тазом. Наверняка Лили это злило, но вряд ли обижало.

За мадемуазель Лили сразу закрепилось звание старой девы. Шляполюбивый Михалыч как-то сообщил «по секрету», что у нее никогда не было мужика по той простой причине, что ни один не выдержал бы такого надменного, такого всеиспепеляющего взгляда, такого холодного и презрительного лица и такой грандиозной жопы. Сказано это было Михалычем какой-то уж очень научно-литературной речью и в столь несвойственной ему манере, что я понял – над этим следует задуматься. Вот я на некоторое время и задумался над его словами и попытался представить мадемуазель Лили в постели. Зрелище возникло стойкое и не отпускающее: мадемуазель Лили в белоснежном медицинском халате, надетым на абсолютно голое тело, раскинулась на моем всепринимающем диване в мониторке. Лицо Снежной королевы из старого советского мультфильма гипнотизировало меня, подавляла мою волю, засасывало мою душу… Мистическая мадемуазель Лили тянула ко мне свои тонкие, бледные руки. В одной был шприц неимоверных размеров (таким врач, ухо-горло-нос который, вымывает из ушей серные пробки), с огромной и кривой иглой, в другой ватный тампон, почему-то уже в крови. Снежная королева Лили гнусавым голосом переводчика 90-х Леонида Вениаминовича Володарского возвестила мне прямо в мозг: «Сейчас я подарю тебе такое блаженство, что потом ты умрешь от счастья!» В нижней части халата, под белым шелком угадывалось существование чего-то огромного, двигающегося и непознаваемого. Сразу вспомнились слова из песни Владимира Семеновича Высоцкого: «Чую, с гибельным восторгом, пропадаю, пропадаю».

– Что с тобой? – услышал я какой-то далекий, взволнованный голос Постнова.

– Ногу свело, – невпопад брякнул я, когда понял, что Михалыч обращается ко мне, – сильно-то как!..

Михалыч посмотрел на мои ноги и осторожно так, так ласково (как врач психиатрической больницы) спросил:

– Левую или правую?

– Обе и одинаково, – зло ответил я и пошел в мониторку.

Позвонил Исаев, попросил подняться к нему.

– Сходи в кадры, – ничего не объясняя, сказал он мне, – всем передай, кого увидишь в цеху, Лилиана Владимировна просила всех зайти.

«Ну, вот и все! – подумал я, – вот прямо сейчас я и умру… от счастья.

Кабинет Лили находился в самом конце коридора. Он был мал и неудобен. Я догадывался, что он временный – просто несколько помещений пока еще оставались пустыми. Лили наверняка займет что-то лучше, или выгонит Леночку – лаборантку и выбросит все ее оборудование; а то и вообще самого Исаева прогонит куда-нибудь… например ко мне в мониторку!

Я, как Штирлиц, шел по нашему коридору. Шел в кабинет к мадемуазель Лили. И я не хотел идти к ней. Поэтому по дороге к мадемуазель я, что говорится, пошел налево. Я зашел к Леночке в лабораторию.

Леночка сидела за столом и что-то писала в тетради.

– Чаю хочешь? – подняла на меня глаза Леночка, показав мне этим, что все старое забыто.

– Нет, Лен, – отмахнулся я от несущественного, – а кто привел