Она стянула с себя трусики и села на стол.

— Как мне лечь? — спросила она.

Она явно уже пожалела, что ввязалась в это дело, но, справившись со смущением, осталась в состоянии неопределенности и нерешительности, точно в таком же, в каком находился он практически все последнее время. Так что их отношения сразу стали еще более близкими.

— Ложитесь сперва на живот. Простыню подложить?

— Не нужно, и так хорошо. — Она опустилась на столешницу. Широкое пространство ее загорелой спины и шарообразных белых ягодиц, как ему сейчас показалось, создавало дикий контраст с недавней девственной пустотой его рабочего стола. В украшенной гравировкой серебряной чаше, когда-то полученной им в качестве премии, у него стояло с дюжину фломастеров, один из которых он теперь вытащил и зажал в пальцах. Внутри у него что-то трепетало от страха. Что он делает? Он что, окончательно спятил?!

— Все в порядке? — спросила она.

— Да. Я просто задумался.

В его сознании уже сложился этот рассказ — давно, несколько месяцев назад, возможно, год, — и он уже пару раз начинал его писать. А потом — совершенно внезапно и очень просто — ему пришло в голову, что он пережил свой талант и теперь больше не верит в себя. А сейчас, когда перед ним распростерлась эта ожидающая его прикосновения плоть, он решился попытаться снова поверить в себя.

— Вы уверены, что все в порядке? — опять спросила она.

Идея рассказа была отнюдь не самой выдающейся, даже не слишком удачной; в нем он пытался воссоздать картину того, как впервые встретился со своей будущей женой, когда их обоих сбило волной и поволокло, кувыркающихся, в сторону берега. Когда он поднялся на ноги, подтягивая сползшие плавки, она тоже с трудом, пошатываясь, встала, натягивая купальник на грудь, которая выскочила под напором бурлящей воды, он понял: судьба их предопределена, как в мифах про древних греков, выходящих из пучин океана, утонувших, чтобы возродиться вновь.

Тогда он был юным и наивным поэтом, а она боготворила Эмили Дикинсон и верила — жить нужно, словно сжигая свечу, подпалив ее с обоих концов.

— Море хотело раздеть вас, — сказал он. — Это сущий Минотавр.

Ее глаза, как он заметил, подернулись пеленой, и это ему понравилось: его всегда радовали и успокаивали встречи с нерешительными и не уверенными в себе людьми, а она, как впоследствии выяснилось, была такой. Извергнутые морем — именно таким образом он многие годы впоследствии интерпретировал все случившееся, — они инстинктивно увидели друг в друге те же душевные муки, то же желание бежать от всякой определенности. «Смерть от Определенности», — как он напишет затем в своем пеане, хвалебной песне туману как созидающей силе.

И вот теперь, сжимая в пальцах правой руки маркер, он положил левую на плечо Кэрол. Тепло ее гладкой кожи поразило его. Не так уж часто его фантазии превращались в реальность, а то, что она, совершенно незнакомая ему девушка, согласилась сделать для него это, грозило обернуться потоком слез. Доброта человечности. Он чувствовал, что ей потребовалось все ее мужество, чтобы ответить на его объявление, но что-то удерживало от того, чтобы подробнее расспросить о ее жизни. Будем считать, она не сумасшедшая. Ну, может, немного странная, а кто из нас не странный?

— Спасибо, Кэрол.

— Не за что. Работайте себе.

Он чувствовал, как у него начинает набухать член. Точно так, как это бывало с ним давно, давным-давно, когда он начинал писать. Мужчина пишет как будто этим своим органом, столь удачно названным[16], словно его вены наполняет целый галлон свежей крови. Он склонился над спиной Кэрол, более уверенно опершись ладонью о ее плечо, и написал: «Волна вздымалась все выше и выше, далеко-далеко, там, где песчаный берег обрывается в глубины, а мужчина и женщина пытались выплыть наперекор обратному течению, которое несло их, чужих друг другу, навстречу их общей судьбе». Пораженный, он вдруг ясно увидел фрагменты того времени, дни своей юности и ранней мужественности и вознесшуюся над ними подобно арке радуги его собственную непоколебимую веру в жизнь и ее почти позабытые ныне обещания. Он чувствовал аромат, исходящий от плоти Кэрол в ответ на прикосновение его руки, запах оплодотворяющей зелени морских глубин, который словно издевался над ним, напоминая об усохшей силе его таланта. Но как же выразить словами жуткую боль, что терзает ему сердце?!

Тут перед его мысленным взором предстало лицо Лины, такое, каким оно было двадцать лет назад, ее глаза, чуть покрасневшие от морской воды, ее вьющиеся светлые волосы, прилипшие к смеющемуся лицу, ее плотно сбитое молодое тело, когда она вышла на песчаный берег и свалилась, задохнувшись от смеха; вспомнил он и себя, уже влюбившегося в это ее тело, увидел их обоих вместе, уже ставших как будто близкими и раскованными после того, как их так здорово измотало море. Ему казалось, что это с ним впервые после долгого перерыва — то, что он сейчас себе представляет. Его маркер заскользил вниз по спине Кэрол, к ягодицам, затем еще ниже, по левому бедру, потом по правому, а потом он перевернул ее на спину и продолжал писать у нее на груди и на животе, а затем опять на бедрах и ниже, спустившись до самых щиколоток, где этот его рассказ, в котором, едва замаскированная, излагалась история его первого предательства по отношению к собственной жене, чудесным образом докатилась до благополучного конца. Он чувствовал, что ему, словно по какому-то волшебству, удалось доверить правду плоти этой женщины. Но чем это стало, рассказом или началом романа? Странно, но сейчас это не имело никакого значения, он лишь считал, что должен немедленно показать рукопись издателю.

— Я закончил на вашей щиколотке! — воскликнул он, удивленный мальчишеским задором, который прозвучал в его голосе.

— Ух ты, как здорово! А теперь что? — Она села, по-детски разведя руки в стороны, чтобы не смазать написанное.

Его поразило, что она не имеет никакого понятия о том, что на ней написано, как на листе бумаги. Какая странная ситуация!

— Я бы мог все это отсканировать, но у меня нет сканера. Другой вариант — я мог бы скопировать текст в свой лэптоп, но это займет немало времени — я медленно печатаю. Об этом я как-то не подумал… разве что посадить вас в такси и отвезти к моему издателю, — сказал он шутливо. — Да нет, это я просто шучу. Вдруг он захочет что-то вырезать.

Они решили проблему так: он стоял позади нее и считывал текст вслух, а она печатала на его компьютере. В ходе этой процедуры они то и дело разражались смехом. Чтобы считывать написанное на передней части тела, она предложила воспользоваться большим зеркалом, в котором отражался бы текст, но тогда он смотрелся бы задом наперед. Тогда он сел перед нею и стал печатать, а она держала лэптоп на коленях. Когда он дочитал до слов, написанных у нее на бедрах, ей пришлось встать, чтобы он смог продолжить, а потом ему пришлось лечь на пол и считывать написанное с ее коленей и щиколоток.