– Ты о чем? – уточнил Зверев.

– Ну здрасьте… – обиделась Мирка.

Она затевала интригу, взбивала коктейль, а ее не ставят в известность.

– Мы были в театре, – доложил Зверев.

Мирка поникла. В театр – и без нее. Ей казалось, что в этой интриге главная – она. А оказалось, что без нее прекрасно обходятся. Стало обидно, и появился привкус зависти.

– И как тебе? – спросила Мирка.

– Что ты имеешь в виду? Театр?

– При чем тут театр?

– Я сейчас тороплюсь, – извинился Зверев. – Потом поговорим. Ладно?

– Ну хоть одно слово: да или нет?

– Да, да, да и еще раз да! – звенящим голосом крикнул Зверев и бросил трубку.

«Хоть бы “спасибо” сказал, – подумала Мирка. – Свинья…»

Ада пригласила Зверева на дачу. Хотела прислать за ним машину, но Зверев отказался. Приехал своим ходом.

Ариадна встречала его на каменном крыльце. На ней было синее пончо. Такой синий цвет называется индиго.

Зверев шел к ней, держа картину в опущенной руке, и ему все нравилось. Нравилось, что нет газона. Просто лес. Тропинку пересек ежик с круглой спиной, на коротких ножках. Над низким лобиком кок из колючек.

Уродец, но милый.

Подошла кошка – красавица. Приостановилась. Потерлась о ногу.

Низко пролетела птица.

– У нее здесь гнездо, – объяснила Ада.

– Просто живой уголок, – отметил Зверев.

И Ада стояла как лесная женщина. В цвете индиго. И все ей подчинялось: звери, деревья, люди.

«Как хорошо», – подумал Зверев. Что хорошо? А все. Всё, что в нем и вокруг.

Последнее время он ничего не замечал. Не хотел замечать. Было все равно. Он жил, насытившись днями, и ему было не страшно умереть. Он был равнодушен к жизни. Жил по привычке жить. А сейчас он шел и видел, и слышал, и ощущал. Жизнь врывалась в него через глаза, через дыхание.

Подошел и поцеловал Аду. Погрузил лицо в ее волосы, как в букет полевых цветов. Постоял, подышал. Он дышал ею в прямом смысле слова.

Вошли в дом. Стали искать место для картины.

На картине – Ада. Глаза – прозрачные сферы. Изображение – стереоскопическое. Ощущается пространство, объем. Как это возможно написать? Такое под силу только над-человеку, сверхчеловеку. И вот он в ее доме, рядом. Стоит как обычный, среднестатистический. Не знает себе цены. Нет. Не знает.

Ада смотрела на Зверева с восхищением, и он под ее взглядом становился моложе, смелее, талантливее. Хорошо!

Нашли место рядом с окном. Зверев достал из кармана дюбель и гвоздь в пакетике. Запасся. Ада принесла дрель. Зверев ловко просверлил в стене дырку, загнал в нее дюбель и вбил гвоздь. Он это умел. Сколько на своем веку он этим занимался: дома, в мастерских, на выставках.

Картину повесили, и показалось, что она была тут всегда. И невозможно себе представить, что когда-то ее не было.

На противоположной стене висела фотография умершего мужа. Звереву показалось: где-то он видел это лицо. Точно видел. Но вот где…

Кухарка забегала туда-сюда, ставила на стол тарелки.

Зверев ел мало и не понимал, зачем так много тарелок. Но, когда сели, когда запах ударил в лицо – осознал, как восхитительна именно разнообразная еда: закуска, первое, второе, двадцать второе.

Жизнь была организована на высоком уровне. Пять звезд. Комфорт – как стиль и способ жить.

Зверев еще раз пожалел об упущенных возможностях. На что тратил деньги? Почему не копил? Правда, он создал свой мир: картины, скульптуры – духовные ценности. Незнакомые люди смотрят и восхищаются. Получается, он угождал незнакомым людям.

После еды перешли во двор. Сели в шезлонги.

Над головой качались верхушки деревьев. Сами деревья – высокие, величественные. Мощные корни выступали из земли. Нет лучшего скульптора, чем природа.

Воздух напоен хвоей. Дышишь, будто пьешь воду из родника. Его московская мастерская стояла на Садовом кольце. Шум и выхлопные газы – как в открытом цеху. Невозможно открыть окно.

– Не хочется уходить, – сознался Зверев.

– А вы не уходите, – отозвалась Ада. – Оставайтесь.

Зверев остался.

Как-то само собой разумелось, что он остался у Ады навсегда. Как картина на стене. И невозможно себе представить, что когда-то его не было.

Когда складывается – складывается сразу. Или – никогда.

Обошлись без пышных слов. Предложение руки и сердца сделала судьба.

Первое время Зверев был счастлив все двадцать четыре часа. Счастье было ярким и настойчивым, как жара в июле. Потом жара сошла, установилась ровная душевная погода, как тихая музыка за стеной.

В этот период Зверев работал как никогда.

Ада перестроила чердак, сделала там мастерскую, чтобы в доме не воняло красками. Мансарда получилась – стильная, деревянная, не хуже парижской. В крыше – окно. В окне – облака.

Можно задуматься, устремив глаза в небо. Ничто земное не отвлекает и не оттягивает.

Ариадна каждый день уезжала по делам. Увозила с собой воздух. Без нее не дышалось. Но вот она приезжала. Он слышал, как хлопала во дворе дверца машины, и его пронзала мгновенная радость. Он спускался вниз, стараясь не показывать эту мальчишескую радость, но Ада видела и то и другое: и радость, и сдержанность. И сама отвечала тем же. Она была счастлива, что возвращается не в пустой дом. Ее ждут и ей рады. И ждет не какой-то «блин», а человек-праздник. Все, что он говорил, всегда было значительно и интересно. Общаться с интересным человеком – это не меньше, чем есть качественную еду. Общение – это и есть еда, только духовная.

Они давали друг другу то, что не хватало каждому.

И было невозможно себе представить, что еще совсем недавно они не знали друг друга и жили каждый сам по себе.

По вечерам вместе смотрели телевизор, привалившись друг к дружке. Комментировали. Им нравилось одно и то же и не нравилось одно и то же.

У Вознесенского есть строчки: «Ты поставила лучшие годы, я – талант». Годы Ариадны не были лучшими. Но женские силы играли в ней не убывая. Она чувствовала себя молодой. И Зверев совершенно не помнил о своем возрасте.

Забегала Мирка. Смотрела на сладкую парочку. Спрашивала с издевкой:

– Ну что, поздняя любовь?

– Любовь не бывает поздняя или ранняя, – возражала Ада. – Просто она есть или нет.

– Взрослая любовь, – уточнял Зверев.

Мирка завидовала. У Ады было три мужа, а у нее – ни одного.

– Жаль, что мало осталось, – вздыхала Мирка.

– В каком смысле? – напряглась Ада.