Но для чего Грибоедов? Сдерживаемый демонический темперамент его выплескивался, пожалуй, только на женщин. После известной «четверной» дуэли про Истомину он не стрелялся. Блеснул «Горем…» В конце жизни благородно верующий человек. Честолюбец и гордец, у него могло, наверное, перемкнуть в голове на всплеске волны счастия, славы и карьеры, и он, вероятно, мог бросить вызов. Богу. Но если сделал это, сделал осознанно.

Такая вот инверсия. И на глазах три фигуры составили одну, кольцо превратилось в треугольник. Ощущение, что все они всё уже знали — и игру, и правила им были хорошо знакомы, и играли они, находясь в уме и в памяти, в эту свою, известную им игру. И так треугольник замкнулся. Самая простая фигура — красивая и достаточная. Все получили ответ. Вернее — каждый.

Вот, собственно и все, хотя уже немало.

Но не тут-то было. Здесь, откуда ни возьмись, появляется совершенный байронический герой. Ярый почитатель Байрона, знаток каждого шага своего кумира и ценитель каждого изданного им звука, которому уж точно было известно про все то и про байроновское кольцо. И про пушкинское и грибоедовское — тоже. Потому что это также вполне мистическая фигура — Лермонтова. Который рвет и мечет и даже от страсти этой гнет шомпола карабинов в своей Юнкерской школе. Который ненавидит всё и вся его окружающее. Только за то, что родился позже и по возрасту никак не попадал в ту компанию. К людям своего интеллектуального темперамента. Он ненавидит всех «светских хлыщей, армейских пьяниц, только и занятых вместо службы любовными упражнениями». Потому, что ровно те, кого он обожает, и были теми самыми светскими хлыщами, армейскими пьяницами, только и занятыми вместо службы любовными упражнениями. Но лет так на десять-пятнадцать поране. Если уж сам неслабый Пушкин, оставаясь к середине 30-х все больше в вакууме одиночества, тосковал по ушедшим летам. Как вспоминают, выбрасывал дикие выходки, свойственные разгулу собственной эпохи, щеголяя презрением. «Пушкин как будто дорожил последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние проявления заживо схороненной самобытности жизни». Что уж тут про Лермонтова…

И именно Пушкин (он, в общем, самый из названных внимательный и чуткий человек) смертью своей, чтоб только спасти, отправляет Лермонтова на Кавказ. Указывая ему перстом на холодные и призрачные вершины, Пушкин понимал, единственно где взбалмошный Лермонтов мог бы найти отдохновение своей мятежной душе. С самим собой-то всё ему было, в общем, понятно.

Лермонтов едет. Впрочем, впечатлительный поэт уже бывал на Кавказе в детстве, и ему самому нравится свободный кавказский стиль и воздух. И поначалу все идет по пушкинскому плану. Еще легенда Ермолова вьется над Кавказом. Лермонтов находит там уцелевших декабристов. Собрание самобытного общества вольнодумных и свободных людей со своей странной формой благородства. И первый в пути — разжалованный князь Александр Одоевский, ближайший друг Грибоедова. Они проводят время вместе, много говорят и легко сдруживаются. Тут же Лермонтов дерзит подвернувшемуся Белинскому, тот ему тогда чужой человек, впрочем, и позже чуть ближе: разночинец — не барин, не ровня. Далее наш герой попадает под командование генерала Вольховского, тоже грибоедовского знакомого и пушкинского однокашника, первого выпускника Лицея. Умный Вольховский внимателен к Лермонтову и относится к тому с пониманием — чтоб простили, чтоб выжил. Лермонтов счастлив, он вздохнул. Родственники, возглавляемые бабушкой, быстро выручают ребенка с Кавказа. Однако он домой не торопится. Гостит у князя Чавчавадзе в Цинандали. И вот вам фокус. По слухам, сватается к Ниночке. А на ком же ему, простите, еще жениться?

Вернулся в Петербург ни с чем. И снова рвется его мятущаяся душа. Отсюда и все его демонические проказы, пленником, даже заложником которых стал. И тут уж совсем он нарывается, не собираясь даже сдерживаться. Потому что весь смысл, уж так вышло, оставлен там. Он неугомонен. Он хочет. Он готов платить. Получить очередную кавказскую командировку не составило лишнего труда.

Отъезд его был скор, а дела в Петербурге не закончены. Потому, проведя осеннее время в кавказских экспедициях, зимой он возвращается в отпуск в Петербург. А мальчик он серьезный и грамотный. И также с хорошим вкусом. Человек. Почему и сохраняет абсолютную чистоту жанра. Вот Лермонтов снова в сборах.

Перед последним отъездом он знакомится с Натальей Николаевной Пушкиной. Теперь она производит на него впечатление. Он примиряется с ней. Обещает впредь быть только в числе ее почитателей. Затем он отправляется к знаменитой гадалке Кирхгоф, где до него уже побывали Пушкин с Грибоедовым. Получает от нее извещение о своей смерти. После с чистым сердцем твердит всем вокруг с навязчивой настойчивостью о погибели, как это делал в свое время Грибоедов. И вот уже прибывает на Кавказ и между вальсами, вином и полковыми анекдотами получает картель. По пути к месту дуэли, играючи, рассказывает своему другу и секунданту Михаилу Глебову о том, что набросал-де планы больших романов. Угадали — о чем? Об Ермолове, Тифлисе, Грибоедове и Персии. «Сашка» — про Одоевского, Пушкина и Грибоедова уже записан. Ну, дальше все известно.

Умирая, Пушкин пытался, из последних сил пытался дотянуть до 30 января, дня, когда не стало Грибоедова, ну, чтоб хотя бы в один день. Но покинул этот мир накануне — 29-го. Теперь уже, таким необычным способом пытаясь того предупредить. Ведь именно 29-го Грибоедов мог и должен был покинуть Тегеран, но не покинул. И тогда 15 июля Лермонтов, еще не искушенный в брачных церемониях, а потому презиравший их, так и не дождавшись спутницы, нетерпеливо бросился в кавказскую пропасть за своим кольцом. Пятнадцатого, накануне того дня, когда Ниночка стала женой Грибоедову[3]. Чтоб никогда не узнать об этом.

Страшно поднять глаза на Ниночку. Бог сжалился и не позволил ей стать суть роковой женщиной, потому что живая женщина вряд ли способна такое снести. Но ведь Он и не дал ей другого — она могла стать матерью детей двух чистых гениев. Но не стала.

На этом фамилии Грибоедова и Лермонтова закончились. Род их был закрыт и запечатан. Такой вот Божий промысел.

И только к Пушкину были снисходительны.

Ну, вот снова не расскажем ничего новенького, потому как — опять про Пушкина. Куда ни кинь, все упираемся в это благодатное место. И вот в экспозиции Исторического музея, в одной из витрин, где показывают ювелирные изделия, обнаруживается забавная вещица — браслет, вполне симпатичный, но весьма скромненький. Украшен вставками желтого топаза, сердолика и хрусталя. Подобных много бывало. А примечательность его в том, что на всех камнях вырезаны варианты герба рода Олениных, то есть браслет этот принадлежал одной из знаменитых семей первой половины XIX века. Хотя, как знать, была ли нам так подробно известна эта фамилия и даже глава ее, славный папенька Алексей Николаевич Оленин, который долгие годы директорствовал в Публичной библиотеке и президентствовал в Академии художеств? Он, незаменимый секретарь Государственного совета и член многих комитетов и комиссий, имел и другие разнообразные таланты. А также знаменитый салон в Петербурге и дачу в Приютине, собиравшие весь цвет столицы. И все ж возможно, если б не Пушкин, который высветил для нас из небытия многие личности и тот же — весь цвет Петербурга, знали бы подробно Алексея Николаевича Оленина только специалисты в своем узком кругу.