«Говорили ещё, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно знать; что он распутный человек, да к похвале всей молодежи, они почти все таковы. И так всё, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умён, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен».

Или вот еще пассаж. О главном.

«Среди странностей поэта была особенная страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что они значат для него более, чем сама красота. Анета соединяла со сносной внешностью две вещи: у неё были глаза, которые порой бывали хороши, порой простоваты, но её нога была действительно очень мала, и почти никто из молодых особ высшего света не мог надеть её туфель». Забавно, Оленина не без претензии пишет о себе в третьем лице. Впрочем, она же здесь сочинительница. Сочиняет свой роман.

Но и Пушкин не отмалчивается — на предмет нашумевших маленьких ножек как минимум. Вот что припомнилось Анне Петровне Керн: «В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи: „Город пышный, город бедный…“ и „Пред ней, задумавшись, стою…“ Несмотря, однако ж, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностию и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: „Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да чёрт ли в них?“».

Да, что, и по правде если говорить, с удивительным легкомыслием проморгать Пушкина могли многие из нас. К тому он в действительности отличался взбалмошным поведением и нравом, не всегда симпатичными девичьей скромности.

При том же воображение Олениной занято в то время иными лицами. И вот Анна Алексеевна проговаривается о своей сильной склонности к князю Алексею Яковлевичу Лобанову-Ростовскому. Мундиры и эполеты красными мальчиками в глазах завораживали даже будто бы вполне продвинутых женщин. Знаменитая мемуаристка графиня Дарья Федоровна Фикельмон, вообще склонная выделять в свете мужчин более женщин, называет князя самым модным и красивым при дворе, примечая изысканность во всем его облике: «Среди здешних мужчин самое интересное, на мой взгляд, лицо у князя Алексиса Лобанова, лицо цивилизованного сармата, на котором сквозь изящество и любезность проглядывают черты свирепого и независимого дикаря». Из Дневника ее видно, что князь был и большой затейник и умел со вкусом развлечь (завлечь) женщину, почему, по общему мнению, он, несомненно, оказывается «среди модных мужчин, которых отличают и предпочитают элегантные светские дамы».

Любопытно и то, что Фикельмон, ревностно сообщая нам и о первых красавицах Петербурга, среди которых числилась и она сама, ни словом не поминает Анну Оленину, хотя по всему подтанцовывали обе в одном кругу и с одними кавалерами. Да и всю семью она определяет людьми «умными, но незанимательными». Пушкина же Фикельмон находит очаровательным и совершенно непретенциозным, любезным, остроумным и «полным воодушевления и веселости в разговоре» при всей известной некрасоте лица его и «дикости». Оленина, в свою очередь, Фикельмон выделила и определила ее очень милой.

Существуют любопытные, правда, более позднего времени, воспоминания Софьи Николаевны Карамзиной, из которых выходило, что Оленина не была глубокомысленной особой. Также Карамзина советует той не важничать и вести себя попроще. Не станем увлекаться здесь язвительным пикированием дам за мужское предпочтение, сочащееся из многих воспоминаний и дружественной переписки. Вполне возможно, Карамзина излишне строга и принимает известную веселость характера Олениной за ветреность. Впрочем, Софья Николаевна была сама ханжа поболе всякого, что очевидно из многих обстоятельств. В частности, из ее известных нам наблюдений Пушкина в своем салоне зимой 1837 года, помещенных в письма к брату.

Внимание Олениной к Лобанову-Ростовскому безнадежно. Она понимает это, и князь исчезает из ее Дневника.

Зато является другой персонаж. Это молодой красавец-сибиряк. «Любезный Герой сего дня был милый Алексей Петрович Чечурин (…) Он победил всех женщин, восхитил всех мужчин и посмеялся над многими». Молодой человек вроде бы даже влюблен в нее, как заметила ей мать. Она ж слегка увлечена. «Я не любовь к нему имела, но то неизъяснимое чувство, которое имеешь ко всему прелестному и достойному. Он был мой идеал в существе. Он имел то чистое, непорочное чувство чести, которое непонятно для наших молодых людей…» Мы прекрасно понимаем, она б не пошла никогда за безвестного провинциала, но привязанность ее в этом именно случае выросла не из пустого места, что весьма здесь симпатично в Анне Алексеевне. И вот почему.

Чечурин оказался в Петербурге проездом по пути на турецкую кампанию. А прибыл «он из Сибири, с границ Китая, был в Чите, видел всех». Речь здесь идет о декабристах, мы так это понимаем. Ведь молодой казак сопровождал в инспекторской поездке гражданского губернатора Иркутска Ивана Богдановича Цейдлера, посетившего в 1828 году Читинский острог.

Семью Олениных связывала с участниками событий декабря 1825 и личная привязанность, и личная дружба. Почему положение их в Сибири беспокоило и вызывало сочувствие. Всё это описано в ее Дневнике очень мутно из-за понятных опасений, но вызывает известное уважение. Однако рядом развернуто целое полотно, из которого выходило, что при личной даже к ним симпатии виновники были виновниками и все их действия и идеи не одобрялись. Без сомнения, озвучена здесь не только позиция отца. Устами Олениных гласило «общественное мненье».

Узнаем мы и интересную деталь. У Чечурина хранился «кусок руды серебряной, на которой было написано "Юноше несравненному"», вещь для него драгоценная. Можно положить, что получил он эту диковину от кого-то из ссыльных декабристов во время посещения Читинского острога.

Здесь нас поджидает еще один сюрприз. Сюрприз с браслетом, если кто про него еще не забыл. Из переписки Олениной и Чечурина, которую она фрагментарно приводит в Дневнике, следует, что, покинув гостеприимный оленинский дом, он прислал ей в память браслет. Была обещана пара. — «Вчера же получила я пакет от Алексея Петровича, в нем был один браслет, другого он не успел кончить. Письмецо было в сих словах: «Я дожидался проволоки до 4 часов. Видно мне должно кончить их после войны»». Известно и то, что Чечурин на браслете что-то выцарапывал.

Тут интересно, сам ли Чечурин сделал присланный браслет? Почему и нет? Многие в то время были известными рукодельниками — те же декабристы в Сибири. Вспомним выкованные из кандалов Николаем и Михаилом Александровичами Бестужевыми знаменитые кольца-чугунки. Отчего б не овладеть ювелирным искусством и сибирскому казаку? Драгоценных и полудрагоценных камней и металлов за Уралом имелось изрядное количество, что-то он мог, кстати, и привезти с собой в Петербург. Да и вообще вполне допустимо такое необычное увлечение — во глубине сибирских руд долгими зимними вечерами.

Возможно и другое. Чечурин заказывал браслеты ювелиру, но не дождался окончания работы, тот не успел кончить.

Сильным преувеличением будет положить, что именно этот браслет, тот, что мы приметили в музее, прислал в подарок Олениной казак Чечурин. (Кстати, дальнейшие их отношения, как и его биография, неизвестны.)