куда сейчас?

 - Домой направляюсь,— сообщил я.

 - Айда вместе! Турнир закончился, а ребята долго еще дискутировать будут. Видишь, все не расходятся?

 - А Маяковский?— с замиранием сердца спросил я.

 - Так он сразу ушел, никто и не заметил!— пояснил Василек.— Видно, не так просто расстаться с титулом короля поэтов! Вот и умотал побыстрее!

 Мы перешли дорогу и двинулись в глубь Маросейки. Я в основном помалкивал, говорил Василек. Он был озабочен, как всегда, заводскими новостями и планами насчет женитьбы. Сейчас он делил общежитскую комнату с тремя парнями, но мечтал об отдельном жилье. Чем ближе подходили мы к повороту в нужный мне переулок, тем сильнее я волновался. Не представлял, как после вековой разлуки увижу мать. Василек периодически замолкал и удивленно на меня поглядывал. Когда я начал прощаться, он вдруг сказал:

- А все-таки, Гришаня, ты крепко переживаешь из-за Зины, я же вижу! Брось! Не нужно!

-  Спасибо!— ответил я, но переубеждать его не стал.— Это так, остатки былого чувства. Уже почти прошло!

- Держись, дружище!— сказал он и крепко пожал мне руку.

 Я свернул в нужный мне переулок и быстро двинулся по направлению к своему двору.

 Но на полпути остановился. Волнение захлестывало, руки дрожали, и я никак не мог успокоиться. Понимаешь, Лада, в бытность свою вампиром я был ледяным внутри. По-настоящему бездушное существо, хоть тебе и казалось иначе. Да, любовь преобразила меня, но все равно только теперь я понимаю, какая разница между мной прежним и нынешним. Душа влилась в меня горячей кровью, и все внутри ожило. Как бы точнее объяснить? Вот представь пустыню. Да, она по-своему прекрасна. В ней маленький зеленый оазис— это моя любовь к тебе. И вдруг дождь залил всю пустыню, и она, напитавшись живительной влагой, начала покрываться зелеными ростками. Они пробились везде, закрывали собой бесконечный песок, заплели сочной  кудрявой зеленью, которая вскоре запестрела ароматными яркими цветами. Именно так разрослась моя любовь, когда у меня вновь появилась душа. И эмоции так трудно удерживать! Ох,  как трудно! Мне нужно научиться этому заново. Я сейчас весь словно оголенный нерв, а маска в моей ситуации жизненно необходима. Я волнуюсь из-за всего, у меня внутри все дрожит, сердце колотится, в висках шумит. Понимаю, что скоро привыкну к новой, вернее прежней, жизни, вольюсь в действительность, но вот эти первые часы после превращения самые трудные.

Я прислонился к деревянному забору, в этой Москве еще много огороженных такими заборами дворов, и закрыл глаза, пытаясь хотя бы выровнять дыхание. Машинально похлопал по карманам, в одном был какой-то скомканный листок, в другом— мятая пачка папирос. Достав листок, я тщательно расправил его и приблизил к лицу. В переулке было темно, дальний фонарь бросал слабый тускло - желтый свет.           

Зиночка, сердце так рвется!

Больно поэту, пойми!

Чаша любви разобьется,

Если разрушить мечты.

Если улыбка любимой...—

прочитал я и усмехнулся.

 Сейчас эти неуклюжие признания вызывали лишь недоумение. Я отлично видел, насколько слабы эти стихи. Без сожаления скомкал лист и сунул его в карман. Я пытался снова вызвать в себе эмоции, которые так волновали меня, но безрезультатно.

«Мне сейчас сто лет» - подумал я, ощущая навалившийся возраст.

 Я никак не мог совместить это осознание своего истинного возраста со своей вернувшейся юностью. Возможно, именно поэтому я ничего, вообще ничего, не чувствовал к Зине. Хотя что то должно было шевельнуться в моей душе, ведь я снова человек и вернулся в своё время и на своё место, если можно так выразится! Но меня заполняет одна лишь любовь к тебе, Ладушка! Другие девушки перестали существовать для меня, в каком бы времени они ни находились.

            Постояв несколько минут и немного успокоившись, я двинулся дальше. Зайдя за угол и увидев поворот в знакомый двор, навесил на лицо улыбку. Я давно знаю, что улыбка способна творить чудеса и невольно, хотим мы этого или нет, выравнивает наше состояние, даже самое истеричное. А я был на грани истерики. И чем ближе подходил к нашему дому барачного типа, тем все шире улыбался, стараясь зафиксировать ощущение радости.

- Гришанька, чего лыбишься?— раздался хриплый голос.

 И я увидел сидящего на кривой скамье под кустом сирени соседа, старого рабочего с нашего завода. От его самокрутки поднимался сероватый дым, запах табака показался мне неприятным.

— Премию, что ли, получил?— не унимался он.— Или в лотерейку выиграл?

— Добрый вечер,— вежливо ответил я, не особо желая вступать с ним в беседу.— Извините, домой тороплюсь.

— А чегой-то ты мне выкаешь?!— изумился сосед.— Мы не господа какие недобитые!

 И он смачно сплюнул чуть ли не мне под ноги.

— Да пошел ты!— агрессивно ответил я, сам удивляясь своей грубости.

 Но сосед расплылся в довольной улыбке и закивал. Я нырнул в дверь под ржавым кривым козырьком. И тут же чуть не задохнулся от коридорной вони. Отвык я от таких запахов! Ринувшись в конец коридора, я толкнул знакомую обшарпанную дверь. Плотно затворив ее за собой, остановился, с трудом переводя дыхание. Я оказался в небольшой комнате, которую хорошо помнил. Старая мебель, стол посередине, застеленный клеенчатой, тщательно вымытой скатертью, комод возле окна, в углу кровать, на которой спали родители. Я огляделся, сердце заныло от этой неприкрытой нищеты. Однако в комнате было очень чисто, мать не любила беспорядка и всегда находила время для уборки.

— Мама!— позвал я, хотя ясно было, что в комнате никого нет.

 «Но раз дверь не заперта, она, наверное, вышла к соседям. Или на кухне!— подумал я.— Отец-то еще на работе!»

 Я помнил, что он задерживался допоздна. Он был партийным, а заседания заводской партячейки проходили часто и подолгу. Я быстро разделся, повесил пальто на самодельную деревянную вешалку, прибитую за дверью, и отправился в угол комнаты. Там за шкафом пряталась дверь в мою каморку. Иначе это крохотное помещение примерно два метра в длину и полтора в ширину назвать было нельзя. Зато там имелось окно, возле которого я в свое время примостил узкий некрашеный стол. Тут же стоял топчан, на котором я спал. Над ним были прибиты самодельные полки, туго забитые любовно собираемыми мной книгами. Больше в мою каморку

ничего не вошло. Я огляделся, опустился на топчан и уткнул лицо в ладони. Лада, ты даже не представляешь, какое отчаяние охватило меня в тот миг. Как я смогу здесь жить? Как?! Ведь я привык к роскоши и давно уже воспринимал такой уровень жизни как нечто само собой разумеющееся. В один момент оказаться в такой ужасающей нищете! Ни телевизора, ни компьютера, ни телефона, ни прочих радостей цивилизации. Я не представлял жизни без них!

—  Гриша, ты дома?— раздался голос из комнаты, и я вскочил.