Джейсон сомневался, что хоть одна из актрис когда-нибудь открыла книгу о Марвелле, — скорее всего, они просто запихивали монографию в чемодан, сетуя на ее тяжесть и предпочитая ей воздушность восхитительного печенья, но все же подарок им льстил, ибо служил подтверждением того уважения и признания их значимости, которое выказывал фотограф.

Да и как могли они не гордиться, что с ними обращались точно с героинями Бюхнера, Караджале, Ибсена или Стриндберга, тогда как большинство видело в них лишь легкомысленных и вздорных актерок, нечто поросячье-розовое, лепечущее что-то пустое деланым голоском, прикрываясь мантилькой, в кружевах которой оседают брызги их слюны.

В пятьдесят — на сцене, плохо освещенной желтоватым и неверным светом газовых рожков, — они, затянутые в корсет, втиснутые в тугие панталоны, с докрасна облизанными губами, еще могут произвести впечатление и сойти за шестнадцатилетних инженю. Но вот подойдет шестидесятилетний рубеж, и шеи сделаются дряблыми, белки глаз пожелтеют, глаза не захотят широко открываться, им все труднее будет являть удивление или восторг, волосы обретут сухость соломы, особенно у блондинок, уголки губ сползут вниз, бледные десны начнут источать неприятный запах прогорклого масла, жесты утратят четкость, движения — свободу, а реплики выпадут из памяти. И тогда они впервые услышат в зале смешки. Пройдет еще пяток лет, и занавес упадет. Навсегда. О, они еще переживут момент последнего триумфа, утопая в букетах цветов, чьи свежие стебли оставят влажный след на корсажах, если, конечно, это не будет след рыданий. Зрители поднимутся и будут аплодировать стоя, режиссер расцелует — обычно актрисы старались этого избегать, чтобы не чувствовать его зловонного из-за жевательного табака дыхания, но этим вечером все будет иначе: отныне этот запах станет для них запахом театра, кулис и оваций.

Разворачивая рулоны раскрашенных тканей, которые он использовал для фона, Джейсон рассказывал Эмили об актрисах, которых он ждал на этой неделе.

— Сначала у нас побывает мисс Амалия Пикридж, ей скоро стукнет восемьдесят два, потом Эллен Барроу-Матте, разменявшая восьмой десяток, а в пятницу подойдет очередь Марго Добсон, надеюсь, у нее прошли галлюцинации — какое-то время она видела черную собаку, всегда одну и ту же, неопределенной породы, отощавшее животное, которое, казалось, ее поджидало; бедняга мисс Добсон не представляла, куда собака хотела ее увести, но только чувствовала, что ни в коем случае не должна за ней идти.

Несмотря на правильно подобранное освещение, использование для уменьшения резкости изображения различных растров и светофильтров, Джейсон редко посылал своим клиенткам настоящие снимки, которые у него получались, — те, как правило, оставались в его архиве.

Он предпочитал с виртуозностью фальсификатора подменять их фотографиями лиц, которые были у актрис несколькими годами раньше, которые он копировал, применяя набор специальных объективов, насадок и съемных колец, с фотографий из старых журналов «Фотнайтли ревью», «Иллюстрейтед Лондон стейдж» или «Атенеум».

А в завершение ретушировал отпечатки графитом.

И хотя разница между вчерашним и сегодняшним не всегда очевидна, значит, все же она была достаточно ощутимой, раз актрисы приходили от фотопортретов Джейсона Фланнери в восторг. А тот от своего фотомонтажа не испытывал никаких угрызений совести — ведь клиентки были довольны. Если бы Бог существовал, говорил себе Джейсон, он наверняка поступал бы так же, даруя своим избранникам вторую молодость и в то же время отдавая дань уважения их истинному облику, который они имели, пребывая на этой Земле.

Старые актрисы почти не замечали Эмили.

Поначалу девочка была для них такой же неотъемлемой частью Пробити-Холла, как серое небо, порыжевшая живая изгородь, туман над холмами, ветер, дувший с моря, мальчик-посыльный в отеле Халла, кучер фиакра, миссис Брук или лисицы, которые вечерами бродили вдоль дороги.

Неотъемлемая часть — это значит Эмили как элемент ансамбля, не больше чем предмет мебели, след дождя на садовой дорожке, потрескивание поленьев в камине. Вплоть до того, что она казалась им растворенной в окружающем, становилась невидимой. Однажды утром лучшим подтверждением этого послужил поступок Эллен Барроу-Матте: встретив Эмили на лестнице, старая актриса ее не увидела, просто не увидела и столкнула, так что девочка упала и пролетела несколько ступенек.

Эмили не умела нравиться. Всегда молчаливая, никогда не улыбавшаяся, с жесткими волосами и темными глазами, слишком широким у основания носом и странным цветом лица — разве ирландки бывают такими краснолицыми, хотя тут и говорить нечего: даже им далеко до настоящих девочек-англичанок с фарфоровой кожей.

Бывшие актрисы писали друг другу записки вроде этой:

«Фланнери взял на воспитание, уж не знаю, как лучше сказать, нечто вроде якобы… во всяком случае, он выдает ее за ирландскую сиротку, подобранную им прямо на нью-йоркской улице; он представит ее вам как свою приемную дочь, не верьте, но делайте вид, что так оно и есть, поскольку наш фотограф ее обожает и просто тает от проявленного по отношению к ней внимания, я, например, подарила ребенку игрушечную кухонную плиту из крашеной жести, работающую как настоящая. И если вы затрудняетесь в выборе подарка для девочки, когда поедете в Пробити-Холл, почему бы вам не приобрести кукольный сервиз?»

Она получила сервис. И даже несколько. Но Эмили с ними не играла, ее воображение не было настолько развито, чтобы вообразить невероятную ситуацию, при которой тряпичные куклы (Джейсон отдал ей кукол, хранимых Флоранс со времени ее детства) пробовали бы невидимые блюда с крошечных, усеянных цветами тарелочек.

Куда больше нравились ей кухонные приспособления, которыми пользовалась миссис Брук, особенно с подвижными деталями: например, взбивалка для яиц, измельчитель для изготовления сосисочного фарша или яблокочистка, состоявшая из лезвия, соединенного с металлическим штырем, который приводился в движение ручкой, отчего насаженное на штырь и вращавшееся вместе с ним яблоко, задевая за лезвие, очищалось от кожуры.

Вот так штука, восхищалась Эмили, которая с тех пор, как оказалась в Англии, никак не могла досыта наесться яблок. Дыхание ее и то пахло яблоками. Так же как и нижнее белье — ведь если все время питаться яблоками, то и пот твой будет ими пахнуть.

Возможно, в этой ранней тяге девочки к разного рода механизмам с шестеренками, защелками, всевозможными винтиками и болтиками уже проглядывала ее будущая любовь к велосипеду.

В часы, когда Эмили не слонялась по кухне, она занималась усовершенствованием «снежной змеи»[46] — единственной игрушки, которую она любила.

Свою «змейку» она изготовила самостоятельно из слегка вогнутой косточки куропатки, на конце которой она укрепила два больших пера, что-то вроде вертикального оперения.