Игра заключалась в том, чтобы положить «змею» на замерзшую поверхность речки и толчком запустить как можно дальше.

Эмили попыталась приобщить к этой игре ребятишек Чиппенхэма, но тем «снежная змея» не понравилась. Вместо этого дети разбрелись по льду, отыскивая заснеженные островки и делая большие снежки, добавив туда плевков или мочи, чтобы затем запустить их в Эмили. Один снежок угодил прямо в лицо, а два других в шею, после чего она сбежала. И поскольку бегала она гораздо быстрее, чем одышливые и неуклюжие коротышки-англичане, мгновенно исчезла из виду. Точно по волшебству. А те остались стоять как вкопанные с раскрытыми ртами и этими мерзкими, таявшими у них в руках снежками.

Интерес к «снежной змее» был у Эмили скорее эстетический. В сущности, не столь уж важно, какое расстояние «змея» могла пробежать по льду, главное — правильно выбрать косточку, оценить ее форму и окраску, текстуру, равновесие и скорость — стоило бы добавить: ее магические свойства, что, впрочем, можно было сказать почти обо всех вещах, пришедших из того времени и мира, где Эмили еще звалась Эхои.

Игроку делало честь, если он мог выстроить на льду сразу несколько «снежных змей» (у Эмили их насчитывалось уже семь, а восьмая находилась в стадии доработки), что доказывало его принадлежность к клану, где умели как надо подстрелить куропатку, крякву или чирка.

Но словарный запас Эмили еще не позволял ей подробно, а главное — верно рассказать обо всем этом ребятишкам Чиппенхэма.

Кроме «снежных змей», в коробке из-под печенья девочка хранила несколько предметов, напоминавших ей те, что она видела у индейских целителей и которым приписывала ту же магическую силу: перышки, кусочки совиного помета, вбиравшего в себя при свете луны целительные флюиды, мелкие камешки (их Эмили особенно почитала, зная, что они ее переживут, даже если она достигнет глубокой старости), пучки засохшей травы, шерстяные очески и крапивные стебли, которые она высушивала, чтобы мастерить из них «ловцы снов».

Джейсон приходил в восторг от легкости, с которой девочка рвала крапиву. На самом деле крапива жгла ее точно так же, как и остальных, но болевой порог у Эмили был куда выше, чем у других детей. И потом, у нее просто не имелось выбора: Пробити-Холл нуждался сразу в нескольких «ловцах снов», раз уж миссис Брук упорно уничтожала пауков и сметала везде паутину. Как будто эта самая миссис Брук не знала, что по ночам сотни снов проходят через фильтры паучьих сетей: хорошие сны свободно проникают сквозь них и уж потом входят в голову спящего, а кошмары залипают в паутине, и нужно только дождаться утра, чтобы их испепелили первые солнечные лучи. И вот если какая-нибудь миссис Брук или большая буря (что почти одно и то же, думала Эмили) разметут паутину и ее станет недостаточно, чтобы сортировать сны, вот тут-то и пригодятся рукотворные «ловцы».

Подготавливая свою мастерскую для очередной фотосъемки, Джейсон как-то раз попросил Эмили изготовить для него индивидуальный «ловец».

— Все из-за Флоранс, — пояснил он. — Что-то уж больно часто она стала являться мне во сне.

Он встретил ее в театре «Альгамбра»[47].

Флоранс исполняла эскапологический номер, заключавшийся в освобождении от сложного сплетения разнообразных пут. Ее обвивали красными и белыми веревками, стягивали кожаными ремнями, заковывали в цепи, на которые затем вешались замки, а после всего этого заталкивали в мешок, где ее поджидали змеи.

Надтреснутым, чуть гнусавым голосом она молила о свободе.

По щекам ее стекали слезы, она подхватывала их кончиком языка и сглатывала. Голова склонялась набок, как у умирающей птицы. Флоранс была бесподобна.

Но грумы «Альгамбры» были безжалостны и продолжали завязывать ее мешок, который затем с помощью лебедки поднимали над пылающим костром. Отчаяние молодой женщины достигало апогея, она испускала душераздирающие крики. Случалось, что зрители-мужчины не выдерживали и бросались на сцену с ножами, готовые немедленно вспороть мешковину. Но грумы тут же останавливали их порыв, разоружали смельчаков и manu militari[48] водворяли на место.

Тем временем снизу мешок начинал чернеть и дымиться и внезапно вспыхивал. Пламя вздымалось все выше вместе с клубами черного дыма, из-за которого почти ничего нельзя было разглядеть. Крики Флоранс смолкали.

Когда дым рассеивался, каждый мог удостовериться, что ни от мешка, ни от Флоранс, ни от змей ничего не осталось. Только груда цепей с почерневшими звеньями возвышалась над небольшим серым холмиком — прахом. Зал не дышал. Кое-кто строил предположения, что на этот раз номер закончился плачевно и молодая женщина сгорела заживо. Пепел на сцене — это все, что от нее осталось.

И в этот момент из-под купола по канату спускалась Флоранс.

Изображая ангела, в которого превратила ее мученическая смерть, она теперь была во всем белом, с двумя большими крыльями из перьев за спиной.

Оркестр грянул «Аллилуйю» из «Мессии» Генделя, и театр сотрясли бурные овации.

— Нелепость, — отозвался Джейсон, когда побывал на представлении в первый раз. — Сплошное дурновкусие.

Тем не менее он пришел на спектакль следующим вечером, и еще раз, и еще.

Сразу после Флоранс выступал комик Дан Лено, сольный исполнитель, которому Чарлз Диккенс, похлопав его по выпуклому темени, однажды предсказал, что он добьется большого успеха, — и точно, этот Лено настолько преуспел, что отныне считался самым потешным человеком на Земле. Стоило его увидеть переодетым женщиной, и публика приходила в неистовство, зрители топали ногами и рыдали от смеха. И только Джейсон оставался холодным как мрамор: подобно огню, сжигающему кислород, Флоранс поглощала все его эмоции.

В последний вечер, перед тем как сесть в поезд до Халла, он пробрался за кулисы в надежде ее увидеть. Но актрисы не было в «Альгамбре», она уже находилась в другом театре — каждый вечер Флоранс выступала в трех заведениях.

Тогда он написал, предложив для него позировать. Она согласилась, и они договорились встретиться в Лондоне; приехав, Джейсон обнаружил, что от волнения забыл взять из дома объективы для фотокамеры.

Он не сразу рассказал ей об этом, и они прогулялись по набережной Темзы до Саутваркского собора и руин Винчестерского дворца, болтая о том о сем, не затрагивая серьезных тем и задавая друг другу глупые вопросы, на которые отвечали столь же глупым смехом.

И это было восхитительно.

Джейсон постарался повернуться так, чтобы ветер с реки относил ему в лицо дыхание Флоранс, в котором было что-то сладостно-сдобное. Он страстно желал ощутить его еще ближе, но для этого было нужно, чтобы она остановилась и позволила ему приблизить лицо почти вплотную и чтобы губы ее остались полуоткрытыми. Однако он не осмеливался на такую странную просьбу. Хотя она и была артисткой, наверняка сочла бы его сумасшедшим.