Тайное стало явным, когда было уже слишком поздно. Это произошло накануне свадьбы, когда любой человек чести был бы уже связан по рукам и ногам. Ее беззащитность тронула его сердце. Такого с ним никогда не случалось прежде. Он предложил ей братскую помощь, с горечью сознавая, что больше ничего сделать не может.

То, что произошло в церкви, казалось, разрешило проблему. Но в его ушах продолжал звучать голос молодой женщины, шептавшей в ночи: «Я только хотела сказать, как сильно я люблю тебя… люблю тебя… люблю…»

Женщины всегда влюблялись в Лоренцо и продолжали любить, даже потеряв всякую надежду на взаимность. И дело было не только в его привлекательной внешности и мягком характере. В нем было что-то, что притягивало и очаровывало женщин.

И существовал противоположный тип мужчин, к которому принадлежал он, Ренато.

Все зло исходило от него. Он разрушал все, к чему прикасался.

Анжи пора было уезжать. Она задержалась на несколько дней, чтобы поддержать подругу, но теперь ей надо было возвращаться в Англию на работу. Но Хизер была уверена, что подруга скоро вернется на Сицилию.

Глубокое и сильное чувство к Бернардо преобразило Анжи. Такого она никогда прежде не испытывала. Было видно, что и Бернардо отвечает ей взаимностью. Хизер была уверена, что до отъезда Анжи они объявят о помолвке.

Но когда она зашла в комнату, то почувствовала, что что-то произошло. Анжи разъяренно упаковывала чемоданы. По ее лицу было видно, что она изо всех сил старалась не заплакать.

— Дорогая, что случилось? — спросила Хизер, обнимая Анжи за плечи. — Вы что, поругались?

— О, нет, мы не поругались, — горько ответила Анжи. — У нас нет причин ругаться. Он просто спокойно и вразумительно объяснил мне, почему он скорее умрет, чем женится на мне.

— Но… он же обожает тебя. В чем же дело, если вы любите друг друга?

— Я тоже так думала. Но любви оказалось недостаточно. Он говорит, что любит меня. Он говорит, что никогда не полюбит никого другого. Но наша свадьба невозможна.

— Но… почему?

— Бернардо сицилиец, — ответила Анжи. — И традиции, и обычаи его страны тяготеют над ним. Он не из нашего времени. Его гордость имеет для него большее значение, чем я. Поэтому я уезжаю. И, пожалуйста, Хизер, давай прекратим этот разговор, потому что я больше не выдержу.

Хизер ничего не ответила, только прижала подругу к себе и погладила по голове.

Хизер хотела проводить Анжи в аэропорт, но ее провожал Бернардо. И она решила дать им возможность побыть наедине, надеясь, что он передумает. И, может быть, они вернутся домой вместе.

Но он вернулся один, мрачнее тучи. Все попытки Хизер поговорить Бернардо вежливо отклонил. Он как будто отгородился от всех невидимой стеной. Поговорив с Баптистой, он сел в машину и уехал в свой дом в горах.

— Что с ним такое? — спросила Хизер у Ренато. — Ведь у них все было практически решено.

— Я тоже удивлен. Всего несколько дней назад он был полон решимости жениться на ней. Он сам мне об этом сказал. Но потом неожиданно все переменилось.

— Поговори с ним, бога ради!

— Я не могу повлиять на Бернардо. У нас разные матери, а это очень важно. У нас на Сицилии есть поговорка: «Мать мужчины — его душа. И если он потеряет ее однажды, то больше никогда не обретет вновь». Бернардо считает, что если он женится на Анжи, то потеряет свою душу.

— В таком случае он дурак! — свирепея, выпалила Хизер.

— Мы все дураки по отношению к той, которая для нас много значит.

— А тебе откуда это знать? — презрительно спросила она. — Ни одна женщина для тебя ничего не значит.

— Да. И когда я смотрю на своих братьев, я рад, что это так.

— Ты просто защищаешься, не желая, чтобы тебе было больно. — Она вздохнула. — Да, наверное, это мудро. Надо мне тоже научиться так жить.

— Нет, не говори так, — неожиданно сказал он. — Это изменит тебя. В последние дни ты была сильнее, чем кто-либо из нас.

Она пожала плечами.

— Только потому, что я потеряла способность чувствовать. И знаешь, это очень удобно. Ты же сам знаешь, как легко при этом жить. Мы с тобой счастливчики, Ренато. Мы не будем так страдать, как Анжи и Бернардо и все остальные. Все, только не мы.

Он взял ее за руку.

— Прошу тебя, только не становись такой, как я.

Его пальцы прикасались к ее руке, но она не чувствовала никакого трепета. Те вспышки желания по отношению к нему, которые мучили ее до свадьбы, казались теперь просто иллюзией. Все прошло. Остались только пыль и пепел.

— Но ты — хороший пример для подражания, — сказала она. — Я завидую тебе.

На следующий день, вернувшись из больницы, Баптиста пригласила к себе Ренато и Хизер, как королева приглашает своих подданных.

Хизер пошла с большой неохотой. Она никак не могла привести в порядок свои чувства. После нескольких бессонных ночей панцирь нечувствительности, который до сих пор защищал ее, начал трескаться. И сквозь трещины она видела бушующие в ней унижение и ярость, которые могли охватить ее, если только дать им свободу.

А еще хуже были моменты, когда все казалось ей горько-смешным. И она знала, что стоит расслабиться, и она может разразиться диким, неконтролируемым смехом. Позволить такому случиться она не могла, поэтому еще глубже залезала в свой панцирь.

Баптиста сидела на софе в своей гостиной. Ренато и Хизер вошли в комнату и уселись на некотором расстоянии друг от друга.

— Мы не можем оставить все как есть, — объявила старая женщина. — Все прошло очень плохо.

— Может быть, стоит позвать Лоренцо? — предложил Ренато.

— Лоренцо в прошлом. А меня беспокоит будущее.

— Я понимаю, о чем вы, — сказала Хизер. — Я верну вам «Белла Розария»…

— Нет, это может подождать. Если ты вернешь ее в том же году, когда я тебе ее отдала, у нас возникнет много проблем. Мы еще не обсудили то, что произошло в церкви.

Хизер вздохнула.

— А что тут еще обсуждать? Все кончено.

— Кончено? Когда это моя семья успела так тебя оскорбить?

— Разговор об оскорблениях уже в прошлом, — сказала Хизер.

— А Сицилия не современная страна. Если бы такое случилось со мной, мой отец застрелил бы того мужчину. И не было бы даже никакого суда.

— Я стрелять не собираюсь, — сказала Хизер. Она хотела разрядить обстановку, но не удержалась и добавила: — По крайней мере, в Лоренцо.

— Я сочувствую тебе, дочка, — сказала Баптиста, бросив на Ренато грозный взгляд. Он же смотрел на мать с обычным выражением любви и уважения. То, как Ренато преклонялся перед матерью и почитал ее, всегда немного удивляло Хизер.