– Да, гвардии старший лейтенант Крупенников.

– Он раньше не в Тридцать третьей воевал?

– Не знаю. Я в роту недавно прибыл.

…Всю ночь рота шла ускоренным маршем. Кончался один просёлок, они поворачивали на другой и шли, шли, шли. На восток, в тыл. Ни курить, ни разговаривать не разрешалось. Только гул стоптанных ботинок последнего срока годности по выбитой до пыльной мучки дороге. Время от времени бойцы прикладывались к фляжкам, делали по нескольку экономных глотков и снова торопливо прятали фляжки, чтобы не попросил сосед. Марш, тем более в тыл, – не окоп перед боем, где солдат не пожалеет для товарища последнего, тут о себе заботься сам. Сколько ещё топать, неизвестно, а то, что ни у колодца, ни у реки их больше не остановят – это точно. Погонят до места.

Миновали поле, втянулись в лес. В лесу глаза, привыкшие к темноте, сразу ухватили длинные вереницы повозок, а в глубине на расчищенных полянах и глубоких просеках ряды танков со вздёрнутыми стволами орудий. Танкисты таскали срубленные берёзки, маскировали свои боевые машины. Стучали лопаты и ломы. Глубже в лесу ухали, с треском ломая сучья и подрост, падающие деревья. Что за части и что за подготовка, непонятно.

По лесу двигались около часа. Лес большой. Много войск в себя вобрал. Снова вышли на простор. Тут тоже везде шли земляные работы.

На опушке окапывался дивизион гвардейских миномётов. Трёхосные ЗИСы с зачехлёнными рамами пусковых установок один за другим заезжали по пологим аппарелям в глубокие копани и замирали там. Взрёвывали моторы, скрипели натужно тормоза, слышались команды и бестолковая брань, а то простое солдатское: «И-р-раз-два! Братцы, взяли!»

– Видал, сколько техники понагнали? – Нелюбин восхищённо оглядывался по сторонам. Взводный-2 догнал голову колонны, чтобы узнать у ротного, далеко ли ещё идти. Но ротный двигался где-то в середине порядков.

– Да, Кондратий Герасимович, скоро начнётся…

– Вот только зачем тогда нас отводят?

– Как думаешь, далеко нам ещё идти?

– Маневр.

– Не знаю. Солодовников, я думаю, тоже не знает. Скоро рассвет. Остановимся. Так что уже недолго.

– Только большое начальство будет знать, что да куда. А наше дело – двигай туда, куда приказано.

– Это да.

– Народу-то сколько! Эх, если ударит!..

– А ты что взвод бросил? Солодовников увидит, вспомнит тебе все твои грехи.

– Э, Сашок, мои грехи всегда при мне, – засмеялся Нелюбин. – Я что к тебе пришёл. Радостью поделиться. Думал, потерпеть до утра, а сил нет терпеть. Сказать кому-то надо. А кто у меня в роте первый друг и боевой товарищ? Да Сашка Воронцов! – По всему было видно, что Нелюбин сильно возбуждён, что его распирает какая-то радость.

– Тихо ты. Бойцы вон оглядываются.

– Авдей мой отыскался, – зашептал Кондратий Герасимович. – Авдей! Сын! Вчера вечером, когда вы с Иванком ушли, старшина письмо мне принёс. От Авдея письмо!

– Жив-здоров?

– Воюет! Гвардии старший лейтенант! Командир взвода танков «Клим Ворошилов». Я ж тебе говорил, что он у меня танкист! – Голос у Нелюбина дрожал от волнения.

– Как же он тебя разыскал?

– А так. Моя сестра, Сима, старшая, Авдеева тётка родная, в Москве живёт. На фабрике конфетной работает. Ещё девкой туда уехала. Справку из колхоза выхватила и – только юбка мотанулась! Комнату фабричную имеет. Замужем. Мужик её тоже на фронте. И вот я ей, в мае ещё, письмо отписал. А точно адреса не знал! Так, наобум-лазаря письмо пошло: фабрика имени товарища Бабаева, Санкиной Серафиме Гавриловне… И что ты думаешь? Дошло! Отыскала моя солдатская весточка Серафиму Гавриловну, сестрицу мою родимую. Началась у нас переписка. А тут и Авдей ей письмо прислал. Тоже, видать, затосковал по родне. Нелюбичи-то под немцем. Некому ему больше писать. Переправила ему Сима мою полевую почту, и вот – письмо пришло! И, чует моё сердце, Авдей где-то тут, рядом с нами. Может, там, в лесу его часть стоит.

– Там «тридцатьчетвёрки» стояли.

– Это видели мы только «тридцатьчетвёрки». Тут, сприходу, у дороги. А что там, в лесу? Там весь лес гудел. Деревья валили, думаешь, зачем?

Послышался топот подкованных копыт.

– Ротный скачет.

Нелюбин сразу втянул голову в плечи, посмотрел по сторонам, словно ища подходящего укрытия.

– Нелюбин! – окликнул его ротный вполголоса. – Почему вне взвода? Какой приказ был?

– Вас искал, товарищ капитан.

Навстречу вышла колонна. Артиллерийская часть. Не меньше полка. Потянулись попарно запряженные четвёрки лошадей с молчаливыми ездовыми на передках и зачехлёнными орудиями. По приземистой осанке орудий и длинным стволам было понятно, что за часть встретилась марширующей в тыл роте. Кони брели понуро, видать, издалека их гнали сюда, и усталые ездовые то и дело раздражённо, с матюжиной, пускали в ход кнуты. Противотанковые орудия тяжёлые, калибр не меньше ста. Такие любую броню возьмут с дистанции километр-полтора.

Капитан Солодовников тоже засмотрелся на проходивших. Рота приняла вправо. Шли по краю клеверного поля. Поле дымилось под низкими мохнатыми звёздами сизоватым туманом росы и вдали, казалось, поднималось и сливалось с небом, с такой же неподвижной пылью звёзд. Ничто не нарушало этого согласия неба и земли, внезапно открывшегося перед людьми, принуждёнными в этот заполуночный час сойтись здесь по прихоти войны на встречных путях. Они видели одно и то же, и шедшие на восток, и ехавшие на запад, – покрытое зрелой росой клеверное поле, сомкнувшееся с горизонтом, и усыпанное звёздами небо, сходившиеся на какой-то незримой черте в единое пространство, похожее на судьбу каждого идущего и едущего посреди этого пространства. Каждому вдруг вспомнилось, что он человек между небом и землёй, что он един и одинок, между жизнью и смертью, между пулей, которая вот-вот вылетит из нацеленного на него ствола, а быть может, уже летит, и семьёй, которая тоже где-то, за теми росами и звёздами, вдали.

– Господи, тихо-то как в мире! – вырвалось невольное из груди взводного-2 и он, освободив от автоматного ремня правую руку, забыв и о ротном, и о том, где он и кто он, украдкой перекрестился.

Артиллерийская колонна всё шла и шла, занимая дорогу и поднимая лёгкую пахучую пыль, которая тут же оседала, поглощалась росой и пространством.

Конь ротного шёл рядом.

– Товарищ капитан, – сказал Воронцов, – у Кондратия Герасимовича сын нашёлся. Командиром взвода тяжёлых танков воюет. Где-то рядом с нами. Может, поддерживать нас будет.

Ротный сразу ничего не ответил. Его тоже переполняли чувства. Но служба требовала от них одного – исполнения своего долга. От солдата – солдатского. От сержанта – сержантского. От лейтенанта – лейтенантского. От командира роты… Командир роты отвечал за всю роту.

Капитан Солодовников опёрся о луку седла, нагнулся поближе к шедшим рядом с его конём лейтенантам и сказал одному из них, а может, и двоим сразу: