Поспал он хорошо, крепко. День склонялся к вечеру. Вокруг было тихо, благостно. Козёл не стонал и вообще не издавал звуков. Кот пошёл его проведать – как он там, болезный, перестраивается.

Выглядел Попандопулос импозантно. Голова его приобрела форму изящной чаши или кубка с двумя изогнутыми ручками, в которых кот с трудом опознал свернувшиеся рога. Чашу покрывала блестящая, искрящаяся шерсть. Она едва заметно шевелилась – чуть вздымалась, чуть опадала. Короче, козёл был жив и даже здоров – хотя уже и не тот.

Всё же нужно было убедиться в полном успехе. Баз осторожно приблизился к чаше и негромко спросил:

– Септимий? Ты как?

Чаша чуть вытянулась. Потом откуда-то снизу зазвучал голос – тоненький, но чистый, без обычных козляцких обертонов:

– Обойди, я тебя не вижу.

На другой стороне чаши кот увидел нечто вроде самоварного краника. Снизу его украшала козлиная бородёнка. Длинными белыми волосами поигрывал ветерок.

Краник вздёрнулся, раздулся, с усилием что-то пропихивая через себя – и наконец вытолкнул наружу глазное яблоко. Оно покрутилось-повертелось и наконец вперилось в Базилио.

– Здоровья и добра, – вежливо сказал кот.

– Ни пука, ни хера, – чаша как будто зазвенела от усилия, потом что-то булькнуло. – Спасидо, что ли. Так бы я сдох… Теперь я кто по основе? – краник вопросительно изогнулся, глаз блеснул на солнце.

Базилио внимательно осмотрел чашу и даже осторожно потрогал её в разных местах, пытаясь вытащить из упирающейся памяти знания о беспозвоночной эпифауне.

– Похож на губку какую-то, – наконец заключил он. – Вот насчёт материала не уверен. И губки всё-таки водные… да и вообще вода… У тебя корни есть?

– Вроде того, – сообщил козёл, мелодично позвякивая чем-то внутри. – Какие-то трубочки. Прорастают, чешутся очень. Ещё иголки костяные проросли. Зудят.

– Иголки-то понятно, – пробормотал Баз, – а вот корни… Гм, а внутри что?

– Вот, полюбуйся, – предложил обновлённый Попандопулос и приглашающе раскрылся перед котом.

Внутри чаша была покрыта шевелящимися ворсинками, покрытыми мелкими росяными каплями. На дне блестела жидкость.

Кот очень осторожно наклонился и понюхал.

– Желудочный сок, – определил он. – А сверху эта штука закрывается. Понятно. Небось, птичек приманивать? Или мошек?

Из чаши неожиданно брызнул фонтанчик. Базилио отшатнулся – под ехидный козлиный смешок.

– У меня ещё и щупальца есть, – похвастался Септимий и горделиво поднял вверх несколько тонких червячно-розоватых отростков.

– Да это у тебя, кажись, от гидры, – заинтересовался кот. – Стрекавятся?

– Должны, чувствую, – подтвердил козёл. – Извини за такую просьбу… а на тебе проверить можно? Они вроде не особо ядовитые. Просто хотелось бы знать, на какую добычу рассчитывать.

– А вот этого не надо, – быстро сказал кот. – Кровь имеется?

– И сердце, – подтвердил бывший козёл. – Но это всё там, под землёй. Глазной нерв очень вытянулся, немножко побаливает. Ничего, привыкну. А вот лёгких вроде как нет. Дышу через какую-то фигню вроде сифона… В общем, там вода, – из-под чаши раздалось вполне убедительное бульканье.

– Ну, значит, у тебя всё хорошо, – успокоился кот, чувствовавший что-то вроде ответственности. – Я пойду поем.

– Погоди, – сказал Попандопулос. – Во-первых, когда доешь – объедки положи в меня, пожалуйста. Мне расти надо. А то какой-нибудь слоупок припрётся, а я маленький такой… – чаша как будто присела и даже поёжилась.

– Без проблем, – согласился кот.

– Потом… посмотри по кустам, там где-то моя трость валяется. Красивая вещь, жалко оставлять.

– Угумс, – сказал кот, ещё до того решивший осмотреть поляну повнимательнее.

– И вот ещё: возьми, что ли, – чаша дрогнула и снова раскрылась. Судя по запаху, внутри на этот раз была вода. На самом дне поблёскивало что-то длинное, металлическое.

– Ценная вещь, – сказал бывший козёл. – Меня из-за этой штуки чуть не убили.

– Гвоздь теллуровый? – догадался кот.

– Он самый. Бери.

Кот подумал. Септимий вёл себя дружелюбно, но совать лапу в чашу почему-то не хотелось.

– А как ты от костей избавляться будешь? – спросил он.

– А вот так, – сказал Септимий, и из чаши плеснуло водой. Баз едва успел отскочить. Зато ценная вещица оказалась на земле. Кот её поднял и неожиданно заметил рядом золотую монетку. С присущей ему рачительностью он прихватил и её, засунув весь хабар в подсумок.

– Ладно, у меня ещё твои яйца не доедены, – сказал он и пошёл обратно к бивуаку.

– Приятного аппетита, – вежливо сказал Попандопулос, побулькивая.

Следующие полчаса кот старательно набивал желудок. Септимий тоже не скучал: за это время он успел подманить птичьим криком зуйка, потом поймал и застрекавил мышь-полёвку и наконец чем-то – запахом, что ли? – привадил к себе муравьёв, которые буквально облепили чашу, так что кот даже забеспокоился.

– Чего это они к тебе лезут? – спросил он, подходя к чаше с объедками в руках.

– Я их на гнильцо маню, – Септимий глубокопочвенно чмокнул, из зева пахнуло тухлятиной. – Они ки-и-исленькие… Давай, что ли.

Кот ссыпал объедки в чашу. Та тут же закрылась и забулькала.

– А я ничего был, душистый такой, – заметил козёл. – Хотя, конечно, грустно всё это. Я когда прорастал, больно было – аж жуть. Потом отпустило, хорошо стало. Я как-то даже о жизни задумался.

– Не бери в голову… то есть внутрь, – поправился кот.

– Да чего уж там… Жил грешно и помер смешно. Хотя начинал-то достойно… – в козлином бульканье прорезалась ностальгическая нотка. – И до какой пошлости дошёл! Гвоздь в башку забить себе дал. Связался с шерстяными. Стал шашлыком, – с горечью закончил он. – Кстати. Ты бутылку тут не видел? Мне бы водочки…

– Лучше не начинай, – посоветовал кот. Козлиную бутыль он нашёл, но намеревался забрать себе. – Так что ты там насчёт шерстяных говорил?

– Соточку, – попросила губка, – и я всё рассказываю. Тебе полезно будет всякие моменты знать.

– Ты мне и так по жизни должен, – буркнул Базилио, но бутылку всё-таки принёс и в чашу плеснул.

Губка издала сладострастный стон.

– Хорошо пошла… Эх, если б двести, да вместе… Что, совсем никак? Ладно, кароч, слушай. Когда мы расстались… ну ты помнишь… в общем, потом я нажрался и припёрся в «Щщи»…

Рассказ вышел длинный и содержательный. Кот два раза ходил к кострищу за остатками мяса, заодно и сам отведал беленькой. Подумав, он плеснул в чашу ещё примерно соточку. Септимий ответил благодарным блекотанием, но нить не утерял – и довёл её до последнего дня, когда он ещё ходил на своих двоих.