Блестя золотыми очками, небрежно поглаживая длинную бороду, Годдарт-Егоров восседал за письменным столом, дружески улыбался, снисходительно похлопывал по плечу заходящих в редакцию молодых ученых и старался как можно меньше говорить на специальные темы.

Занятия в редакции оставляли много свободного времени, эксперт-консультант вовсе не был обязан сидеть в редакции с девяти утра до шести вечера и имел возможность по своему усмотрению распоряжаться рабочими часами.

Жил Годдарт по-прежнему в квартире Рахитова. Хозяин с семьей на лето поселился на даче, и потому лазутчик чувствовал себя в его квартире вольготно. Однако нервное напряжение последних месяцев сказывалось – оставаясь в четырех стенах, Годдарт часто хандрил, порой впадал в отчаяние и все чаще заглушал тревогу коньяком. Каждые вторник и пятницу он звонил по условленному номеру телефона, но каждый раз получал ответ, что для него «ничего нет». Все же настала минута, когда Годдарт получил приглашение приехать за «посылкой» для него «от Марьи Ивановны». Вот оно, начиналось! Годдарт доехал в метро до центра, там взял такси и отправился на Юго-Запад, туда, где далеко за город убегает к Внуковскому аэродрому чудесное шоссе, туда, где вдоль красавца проспекта выстроились прекрасные новые дома. От Ирэн Грант он кое-что знал о той, к которой сейчас направлялся и, говоря по совести, не был в восторге от предстоящей встречи… Это была женщина по профессии культурник-массовик, суматошно шумная, не очень умная, но очень жадная. Именно жадность и привела ее к моральному падению. В свое время Грин долго и внимательно изучал ее. Женщина проводила массовые занятия в клубах, парках. Она принадлежала к той категории работников-массовиков, которых русские не без основания называют «в два притопа, в три прихлопа», от работника-культурника в ней ничего не было. Деньги и вещи были тем богом, которому она поклонялась. Как уверяла Грант, эта женщина за соответствующую сумму, наверное, могла бы зарезать родного отца. Она прекрасно обеспечена – муж получает высокий оклад, и все же гонялась за любым заработком по всей Москве. Но и этого ей было мало – она стала спекулянткой, установила контакт с жульем в некоторых магазинах и с людьми, регулярно привозившими с Запада барахло с иностранными фирменными знаками, покупала и продавала оптом и в розницу. Это обстоятельство как раз и пугало Годдарта – за женщиной могла иметься слежка ОБХСС. Завербовал ее Грин. Он явился к ней домой в качестве покупателя, потом разыграл роль общественного инспектора-контролера, составил акт, пригрозил судом. В качестве «свидетеля» присутствовала при этом Ирэн Грант, предъявившая перетрусившей спекулянтке фальшивые документы. Понимая, что она «засыпалась», женщина согласилась выполнять поручения Грина, вряд ли даже отдавая себе отчет в характере этих поручений. Когда же она разобралась, что к чему, было поздно: Грин убедительно разъяснил ей, что она уже успела оказать значительные услуги разведке, и в случае отказа от дальнейшего сотрудничества пригрозил выдать ее органам государственной безопасности. Грин действовал наверняка – он хорошо изучил характер своей жертвы: она была слишком труслива и жадна, и когда он пообещал систематически выплачивать «вознаграждение», разговор завершился тем, что она дала подписку работать на разведку Харвуда.

Солнце нещадно жгло. У бочек с квасом стояли длинные очереди, Годдарт завернул во двор большого дома, быстро разыскал нужный ему подъезд. Квартира была расположена на первом этаже, а дверь в нее – в двух шагах от лифта. Это имело и свои преимущества – в случае чего можно было сделать вид, что пришел к кому-нибудь, проживающему повыше, по и свою отрицательную сторону – слишком часто у лифта торчали люди, особенно ребята-подростки, которым разведчик инстинктивно не доверял.

На этот раз в подъезде было безлюдно. Годдарт позвонил.

– За посылкой от Марьи Ивановны? – переспросила женщина, не проявляя желания вручить ему эту самую посылку. Она пригласила его занять место на стуле, у стола, продолжая пристально рассматривать.

– Да, да, я звонил вам, – подтвердил Годдарт и поло жил руки на стол. На мизинце правой руки сверкнул перстень с эмблемой. Женщина облегченно вздохнула – все в порядке. Но она не спешила, поставила перед Годдартом чай, без умолку болтала всякий вздор, не преминула сообщить о том, что муж – в продолжительной командировке. Годдарт отлично понимал ее, бесцеремонно рассматривал. Ей не больше тридцати пяти, крашенная под блондинку, под густым слоем пудры виднелась частая сеть склеротических прожилок, придававшая ее лицу неприятный синеватый оттенок. Явно желая установить с посетителем близкий контакт, она извивалась перед ним, «выламывалась». Годдарт выпил чаю и уже минут через десять решительно встал. Женщина поскучнела. Принесла с вешалки пиджак, новенький, по его росту. Он ни чуть не сомневался, что эта продувная особа основатель но прощупала пиджак в поисках записки и, наверное, была сильно разочарована – ни клочка бумажки в пиджаке не нашлось, тайна, связанная с «посылкой от Марьи Ивановны», прошла мимо нее. И какая тайна!

Добравшись до «дома», то есть до квартиры Рахитова, Годдарт немедленно отпорол подкладку, обработал ее специальным составом, и в одном месте на материи четко проступили столбики цифр. Расшифровав приказ Грина, Годдарт долго сидел в глубокой задумчивости. Указание приступить к делу, которое он с таким нетерпением ждал, повергло его в недоумение и основательно напугало. Он давно знал: начинать придется с Ландышева – и еще до перехода советской границы был осведомлен, с чего придется начинать, – Харвуд оказался не дурак, он не очень-то верил в то, что Можайцев безропотно будет иссушать свой мозг на потребу Прайса, и запасся, как ему казалось, убедительным аргументом, с помощью которого надеялся воздействовать на изобретателя. Однако обстоятельства неожиданно коренным образом изменились, и теперь эти «аргументы», вместо того чтобы помочь Харвуду шантажировать Можайцева, должны были обеспечить успех в операции против инженера Ландышева. Харвуд, по мнению Годдарта, оказался вдвойне провидцем, и это счастливое обстоятельство избавляло его, Годдарта, от необходимости самому придумывать подходы к Ландышеву. Все представлялось весьма просто – получив долгожданный сигнал действовать, он тотчас разыщет актрису Оксану Орленко, и все будет в порядке, она выполнит любой приказ, ей отступать некуда. С такой мыслью Годдарт давно сжился. Однако в этот план Грин почему-то внес дополнение: прежде чем встретиться с артисткой и попытаться принудить ее к выполнению задания Харвуда, Годдарту предписывалось установить контакт, встретиться лично с агентом по кличке Джим и обеспечить себе его помощь. Затем последовало новое указание – к Орленко подобраться через Джима, а не непосредственно.

Годдарт не на шутку встревожился. Кто мог поручиться, что этот проклятий Джим не изменился и не стал известен чекистам? Как Грин мог ручаться, что тот не провалился и не попал под наблюдение чекистов? Почему именно он должен пойти на встречу с Орленко? Стало быть, Грин заранее сомневался в том, что Годдарту удастся самому завербовать жену инженера Ландышева… Но почему? Какие у Грина основания не доверять ему? Черт возьми, ему-то хорошо отсиживаться в припасенной для него норе и отдавать непродуманные приказы. Встреча с каждым лишним человеком грозит лже-Егорову большой опасностью, и идти очертя голову на свидание с агентом, не будучи уверенным даже в необходимости этого знакомства, он просто не мог.