Ты, можно сказать, придал заурядной Марьяниной жизни смысл, любовь к тебе сделала ее талантливой… И удачливой.

– Где ее тело?

– В смысле?

– Где ее труп?!

– Арсен, – Максим казался очень расстроенным. – Ты книги читаешь из Сети?

– При чем тут…

– Притом что ты читаешь книгу, например, с экрана, ты увлекся, сопереживаешь героям, смакуешь метафоры… А к тебе вваливается некто в валенках с топором и кричит, что книгу убили, и требует предъявить ее труп!

Арсен трижды глубоко вдохнул – и выдохнул.

– Максим. Ты можешь все вернуть назад?

– Она не хочет.

– А ты ее спрашивал?!

– Разумеется. Я тебя спрашивал и ее спрашивал, я на болтовню трачу кучу времени, но продолжаю спрашивать, получать согласие… Вот спроси меня: хотел Пантелькин сменить носитель?

– Пантелькин… тоже.

– Ну да. Он был болен. Биология мозга, порок носителя. Со сменой формы существования он обрел свободу. И жизнь.

Диски лежали на столе, прямоугольные пластиковые упаковки. Попроще – для «пиратского» варианта. Понавороченнее, для «лицензионки». Картонные коробки подарочных изданий с буклетами, сувенирами, флэшками, бонусами, дополнительными материалами…

«Сто рецептов домашнего бальзамирования». Мороз по коже. На обложке – человек в синей хламиде хирурга, маска-респиратор болтается на шее, улыбка до ушей и серьга в носу.

– А это кто? – шепотом спросил Арсен.

– Савушкин, – сказал Максим с внезапной нежностью. – Слава Савушкин. Спившийся врач «Скорой». Святой человек, так бы и умер от цирроза, всеми забытый, если бы не я.

– А из меня, – Арсен обернулся к нему, – из меня ты можешь сделать игру?

Максим крякнул. Вздохнул. Закинул ноги на стол. Положил на колени свой ноут. Вся эта длинная выверенная череда привычных действий должна была показать Арсену, какую неуместную глупость он только что спросил.

– Мне очень важно, чтобы ты не мучился, Арсен, – веско сказал Максим. – Чтобы ты не маялся дурью, а радовался жизни. Чтобы расслабился и чувствовал себя счастливым. Если для этого нужно было бы превратить тебя в игру – я бы не сомневался. Но тебе не это надо для счастья.

– А что мне надо для счастья?

– Видишь ли, Арсен, – Максим вывел на экран ноута свой бесконечный пазл, – ты по природе своей манипулятор. Ты должен играть, а не в тебя чтобы играли. Ты игрок, а не игра; если тебя так задела история Марьяны Чабановой – можешь прямо сейчас сделать полезную штуку.

– Какую?

– Я сейчас найду по сетке ее родителей и на экраны выведу обоих. Ты пойдешь туда, с цифры на мясо, ты же теперь умеешь. Не то чтобы мне их было очень жалко – ты же видел в игре, какие у них отношения… Но дочь пропала – это все-таки шок. Сядь и подредактируй немного: возьми фильтры, высветли печаль, заретушируй страх, убери депрессию, заодно попрактикуешься в работе с редактором.

– Да, – Арсен закусил губу. – Давай.

* * *

Щенки бросились ему навстречу. Один кирпично-красный, с огромными ушами, похожий на сеттера. Другой белый, с круглой головой, как полярный медвежонок. Два его любимых щенка неизвестной в реале породы. Красс и Спартак.

– Спартак!

У белого щенка огромные лапы, каждая – как маленькая разделочная доска. Он легко валит Арсена на траву, брызгами разлетаются кузнечики. Арсен хватается за густейшую шерсть на его шее, Спартак лижет ему лицо, а Красс, меньше и легче, и яркий, как знамя, пытается проскользнуть между хозяином и названым собачьим братом, получить доступ к Арсеновому носу и тоже лизнуть длинным шершавым языком.

– Как вы тут без меня, как?

Двое машут хвостами так, что трава клонится под ветром. Как будто вертолет пролетел.

– Собаки вы мои! Собаки!

Он раскинул руки, пытаясь обнять сразу обоих, но щенки выскользнули из рук, и осталась пустота.

Он сел на постели. Шторы задернуты, тикают часы, темный и мертвый, стоит на столе монитор. Арсену сто лет не снились два его последних щенка.

Он забыл что-то важное. Собирался сделать – и не сделал… Елки-палки! А Баффи! Он даже не позвонил ей…

Он глянул на часы. Полтретьего. Ну ничего себе… Ждать утра? Нет уж. Арсен стащил телефон со стола. Лег на спину, выше натянул одеяло.

Звонок. Звонок. Сонный голос:

– Ты что, рехнулся?!

– А ты откуда знаешь, что это я? – прошептал Арсен. И тут же ударил себя по затылку: ну, идиот, доброе утро, номер же высветился!

– Извини, – сказал он быстро. – Я хотел тебе позвонить вчера.

– Так что же не позвонил?

– Я, – он подбирал слова, – тут Марьяна Чабанова пропала, в общем, мне ее родители звонили, а я…

«А я залез к ним в головы и редактировал систему ценностей, чтобы окончательно вымыть оттуда Марьянку».

– Пропала? – Сон и хрипотца исчезли из Баффиного голоса. – То есть это как?

– Ты в «Девичий закон» играла уже?

– Да, – она принужденно усмехнулась. – Еще подумала, кому и сколько нужно заплатить, чтобы про тебя сочинили такую игру…

– Это не про Марьяну игру сочинили, – Арсен говорил, не подбирая специально слов. – Это из Марьяны сделали игру. Как из зверей делают чучела.

Баффи засмеялась немного натянуто:

– Это метафора?

– Нет.

Глава седьмая

История Министра

– Видишь этих двух ментов, у входа на эскалатор?

Баффи прищурилась. Она была немного близорука, но не носила ни очков, ни линз. Наверное, сама не замечала, как потихоньку падает зрение.

– Ну?

Дежурные милиционеры стояли, будто два рыбака с острогами, на краю человеческого потока. Через пару секунд они выхватят кого-то, вытащат на бережок и начнут проверять документы. Камера, охватывавшая широким взглядом серый подземный холл, выводила их цифровые тени на экран у будки дежурной.

– Хочешь, я сделаю так, что они поцелуются?

– Зачем?

– Ради смеха.

– Не надо, пожалуйста, – Баффи занервничала.

– Не хочешь – не буду. А вот видишь мужика с рюкзаком?

– Арсен, пошли отсюда, – сказала Баффи. – Здесь сквозняком тянет, и… что мы тут забыли?

Он втянул в себя воздух, чувствуя, как трепещут ноздри. Метро всегда нравилось ему обилием камер и экранов. Люди, сами того не зная, оставляли обильные цифровые следы на множествах носителей. Следы – находка для шамана, так говорил Максим.

– Сейчас пойдем.

Люди один за другим проходили через турникеты вниз, на станцию. Индикатор высвечивал, сколько поездок осталось на каждом билете. Информация, ничего сама по себе не значащая. Три. Пятнадцать. Двадцать одна поездка. Интимные сведения, которых никто не должен был знать, кроме кассира и покупателя. Вот так, на всеобщее обозрение. Никому нет дела.

Человек привык жить публично. В пещере, когда снаружи вьюга, а внутри все твое племя, ни от кого особенно не спрячешься. Будь как