— Добрый вечер, сэр. С возвращением.

— Спасибо, Паркинсон.

— Хорошо долетели, сэр?

— В общем, да. — Малыш на самом-то деле устал; и те новости, которые он узнал в Нью-Йорке, тоже заведомо не могли способствовать его хорошему настроению и самочувствию. — В жизни все всегда полосами: то приятное, то неприятное, так ведь, Паркинсон?

— Да, сэр. Машина прямо возле выхода, сэр.

«Интересно, — подумал Малыш, — среагировал бы Паркинсон как-то иначе, если бы я ему сказал, что последние пять суток не вылезал из публичного дома для гомосеков и столкнулся там не только с американским президентом, но и с английской королевой. Нет, — решил он, — пожалуй, и в этом случае ответом тоже было бы такое же бесстрастное „да, сэр“».

Вечер еще только начинался, и в наступавших весенних сумерках пейзаж по сторонам шоссе казался довольно привлекательным.

— Паркинсон, а миссис Прэгер дома?

— Нет, сэр. Она просила меня передать вам вот это, сэр.

Паркинсон протянул ему письмо; пока Малыш распечатывал конверт, у него возникло какое-то неприятное предчувствие. Почерк у Энджи был довольно некрасивый, похожий на детский, но, по крайней мере, его было легко читать.

Дорогой Малыш! С возвращением. Надеюсь, ты хорошо провел время в лоне своей семьи. Здесь у нас все прекрасно, малыши оба здоровы, а Сандpa от нас уходит. Я сегодня вечером занята, надо ехать с одним из клиентов в какую-то дыру в Эссексе. Надеюсь, ты это поймешь и отнесешься с сочувствием. Могу вернуться поздно.

Энджи

Да, с большим чувством написано, даже, пожалуй, с любовью! Как раз в расчете на то, чтобы обрадовать его по возвращении. Господи, и чем только он заслужил такое к себе отношение? Сколько лет они уже вместе, какая все эти годы была между ними близость, а теперь она держится с ним чуть не вдвое холоднее, чем когда-то Мэри Роуз. Малыш сложил письмо и сунул его в карман. Он-то надеялся, что сегодня вечером они смогут поговорить и он ей все расскажет. Ну что ж, придется отложить. Ничего, все равно этот разговор никуда от них не уйдет.

— Прямо домой, сэр?

— Э-э… нет. Нет, давайте-ка по дороге заедем в контору. Возьму почту, узнаю, какие тут новости.

— Хорошо, сэр.

К семи вечера они добрались до Молла и тут угодили в непрерывную вереницу такси и застряли в ней. Малыш оглянулся назад, на Букингемский дворец, потом перевел взгляд на Адмиралтейскую арку, на потрясающую своей классической красотой Карлтонскую террасу. Справа от него погружался в сумерки Сейнт-Джеймс-парк — густой и тенистый, с чудесными прудами и множеством обитающих в нем птиц. Небо было того темно-бирюзового оттенка, который бывает только ясными весенними вечерами, и здания на его фоне казались темными, почти черными. Несмотря на мрачное настроение, в котором он пребывал, Малыш все же улыбнулся.

— Красивый у вас город, Паркинсон.

— Рад, что он вам нравится, сэр, — ответил Паркинсон, останавливаясь возле входа в отделение «Прэгерса» на Сейнт-Джеймс-стрит.

— Нравится, Паркинсон, очень нравится. Подождите меня тут, хорошо? Я недолго.

Здание было погружено в темноту; ночной дежурный, который перед самым их приездом только было удобно расположился с бутербродами и последним номером журнала «Пентхаус», с недовольным видом пошел открывать дверь. Увидев, что за дверью стоит Малыш, он моментально нацепил на лицо вежливо-подобострастную улыбку и торопливо перевернул журнал обложкой вниз.

— Мистер Прэгер, это вы, сэр? Добрый вечер, сэр. Рад видеть вас снова здесь, сэр.

— Спасибо, Уиллингс, добрый вечер. Я ненадолго. Только поднимусь к себе в кабинет и сразу же спущусь.

— Конечно, сэр.

Малыш вошел в лифт и поднялся на второй этаж. Кабинет его был погружен во тьму, на письменном столе было совершенно пусто, и вообще он производил какое-то ужасающее впечатление, как будто за ним никогда не работали. При виде этого пустого стола Малышу даже стало немного не по себе, но потом он успокоил себя тем, что так и должно быть, он же был в отъезде, вот Кейти и разобрала стол, навела на нем порядок. Но в ящике с почтой его дожидалось всего лишь несколько писем, там же лежали ему на подпись несколько бумаг, которые он надиктовал еще перед отъездом; в основном это были его письма потенциальным клиентам, в которых он представлял отделение банка и предлагал провести ознакомительные встречи. Всякий раз, когда он уезжал на несколько дней, Малыш почему-то надеялся, что в его отсутствие дела в отделении пойдут энергичнее, приобретут новый динамизм; но, судя по всему, здесь царил такой же застой, какой был и неделю назад, перед его отъездом. Сейчас, когда целая череда первоначальных представлений, встреч и знакомств осталась уже позади, дни текли за днями, и каждый следующий из них был все более тихим, спокойным и пустым. Малыш вздохнул и подошел к окну. Вдруг до него донесся какой-то звук из соседней комнаты: там, за своей загородкой, сидела и работала Шарлотта. Она с некоторой робостью взглянула на подошедшего к ней Малыша:

— Здравствуй, Малыш. Как ты?

— Я-то… ничего, — медленно, как будто с трудом проговорил Малыш. Он вдруг почувствовал страшную усталость. — А ты что-то припозднилась на работе.

— Ну, ты же знаешь, я привыкла. У Гейба в это время был самый разгар рабочего дня. А потом, мне действительно есть что делать.

— Рад слышать, — ответил Малыш и вздохнул.

Шарлотта посмотрела на него:

— Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Да нет, милочка, боюсь, что ничем. Спасибо. Как ты на новом месте, привыкаешь потихоньку?

Шарлотта работала в лондонском отделении банка уже три недели; она была помощницей у одного из его заместителей, теоретически занималась здесь тем же самым, что и в Нью-Йорке, но Малыш понимал, что тут ей было скучно. Скучно и почти нечего делать. Да и все отделение работало точно так же, с минимальной нагрузкой и потому тоскливо. «И сам я ощущаю то же самое», — подумал Малыш, на мгновение прислонясь спиной к двери и чувствуя себя смертельно измотанным. Шарлотта обеспокоенно посмотрела на него.

— Малыш, тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке. Просто устал. — Он взглянул на нее и подумал, что она тоже выглядит усталой, да, бледной, усталой и подавленной. Он вспомнил, сколько ей пришлось пережить за последнее время; конечно, отчасти она сама виновата во всем случившемся, вела она себя в высшей степени неумно; но, в конце концов, ей ведь всего двадцать три года; и только естественно, что когда она оказалась совершенно одна в чужом городе, то не смогла устоять перед Джереми Фостером с его действительно незаурядным обаянием и внешним великолепием. Значительная доля вины за все, что произошло, лежала именно на Джереми. Но как всегда, Джереми сумел выйти сухим из воды, расплачиваться же за все пришлось одной Шарлотте. Джереми тогда позвонил Малышу, говорил, что его терзают угрызения совести, и просил присматривать за Шарлоттой в Лондоне. Малыш сухо и сдержанно ответил, что ему не остается ничего другого, и повесил трубку, дав тем самым ясно понять, что в этом случае правило «Клиент всегда прав» неприменимо. И теперь он улыбнулся Шарлотте, сказал, что, судя по ее виду, ей не мешало бы взбодриться, и предложил заехать с ним вместе в бар «Рица» перед тем, как обоим отправляться по домам.