да и многие люди, живущие на свете. Все ли они познают это счастье? Он стал таким же, когда любил тут Гелию, а может, и лучше, потому что ты сама лучше, добрее Гелии. Ты отдаёшь, а Гелия только брала.

— Ну да… — еле слышно произнесла Нэя, — ведь Гелия родилась в горах. Вы беженец? Старик взглянул ей в глаза. Невероятные, они завораживали, они мерцали чем-то непостижимым, как и глаза Гелии.

— Беженец ли я? Скорее, изгой. И мне нет возврата. Потому что нельзя упавшему листу прижиться опять к дереву, бурей ли его оторвало, само ли дерево скинуло, или сорвала скучающая рука, какая ему-то, листу, разница?

— Вы похожи с Гелией, — пробормотала Нэя, — чем-то… глазами…

— Нет, — ответил он, — мы не можем быть похожими с нею. Но мы порождения одной, очень далёкой, недостижимой даже этим людям Солнца Звезды. Красной и могучей, обитающей в иной Вселенной, поскольку в её развёрнутом объёме протекают иные матричные процессы, и потому она по отношению к этому миру как бы в ином времени. Да и есть ли оно, время? Это же фикция запутанного сознания. Для вас всех Она и не в прошлом, и не в будущем, и не в настоящем. Для вас её и нет, по сути. Но, — на краткий миг он задумался. — Для Гелии Она её настоящее. А для меня прошлое. Для Икринки же Она в будущем.

— Икринки? — поразилась Нэя, — почему в будущем?

Старик проигнорировал её вопрос, продолжая о своём. — Планеты, вращающиеся вокруг той Звезды, состоят из твёрдого чистого углерода. И поэтому они чистейшие алмазы. Сама звезда породила их из своего остывающего тела, дала им свой разум и часть своей сияющей души. Но прекрасный наш мир, всё же, очень старый.

— Что же ты не ответил про Икринку?

— Одна из планет, освещаемая ласковыми и вечно предвечерними лучами красной Звезды, её будущее.

— И для Антона?

— Нет. Для Антона Её не будет и в будущем. У Антона будет своё земное будущее.

— Они не останутся вместе?

— Нет.

— А я? — с замиранием сердца спросила Нэя, — останусь с Рудольфом?

— Тот, кого ты приручила, непредсказуем. А твоё будущее может определить лишь он. Помни его изнанку. Она никуда не делась. Да ты и сама никогда не забываешь, даже в минуты вашей самой сладкой близости. Он всегда ненавидел меня. И любя Гелию, ненавидел её тоже. Хорошо, что ты не знаешь всех его тайн. Зачем тебе? Но теперь ты знаешь, как было у Гелии. Как он бросал её на то кошмарное ложе и спрашивал: «Ты хочешь любви скота? Ведь это её ты так искусно возбуждаешь во всех скотах. И ты получишь её в избытке». Она была не как ты. Она сопротивлялась и дралась с ним, презирая его и не любя. Она всегда считала себя его владычицей. За что он и пытался сломать её. Даже там, под лучами родной Звезды, она всё ещё страдает, бедное моё дитя. Вы единственные, ты и твой брат, любили её в этой каменной, несправедливо устроенной и жестокой Паралее. И я до сих пор благодарен тебе. Ибо никого в мире не любил я так, как её, мою Гелию. Если бы она родилась там, в нашем мире, и я бы был там, мы играли бы с ней в наших Кристаллах, гуляли бы, взявшись за руки по долинам, усыпанным отблесками Кристаллов, их игрой и их соединением с лучами нашей могучей и древнейшей Звезды. Да не дано мне такой дивной доли. И ей не дано уже. Но встречусь я с ней там и буду жалеть её, целовать раны её души и стирать память о мире страданий. Чтобы она забыла, стала тихой и безмятежной, но счастливы не будем уж мы с нею… — И тут слёзы полились из его синих глаз. Вид плачущего старого мужчины поверг Нэю в смятение. Она обняла его седую голову. Длинные волосы растрепались и висели ниже плеч, как у женщины. Он вжался в её грудь, словно бы пытался втянуть глубоко в себя её запах, вдруг вызвав сильное сомнение, а так ли уж он и стар? Что-то мужское и пугающее почудилось в его отнюдь не дряхлом, а ощутимо чувственном всплеске ей навстречу.

Страшные откровения или же… правдоподобная ложь?

Она отшатнулась с испугом и отвращением, но старик поспешил оторвать от груди Нэи свою голову, порылся в кармане куртки и извлёк оттуда верёвочку, которой ловко перетянул свои седые лохмы, став намного благообразнее. Он не имел запаха живого существа, и всё ещё казался высеченным из скалы. Но несмотря на то, что от него реально шло веяние камня, разогретого тёплым воздухом, он уже не походил на видение, посланное горами.

— Кто вы? — спросила она, веря и не веря самой себе. Не является ли он миражом озера и скал вокруг, живым феноменом природы, в который её и утянуло, как в некую таинственную воронку? Она не раз слышала рассказы ребят из подземного города, что тут многих настигали галлюцинации. В силу необычности всё происходящее туманило её сознание.

Выплакавшись и вытерев нос красного лица подолом чёрной рубахи, старик благодарно, как ребёнок, опять уткнулся в облачное платье Нэи. Нэя сумела определить, даже видя повреждённую кожу человека, как соразмерны и правильны черты его лица. Были и могли быть, если бы не недуг. Наверное, он был некогда красив.

— Не пугайся, моё милое дитя, мой белейший надводный цветок. Только в отличие от настоящих надводных цветов, тянущихся из пучины, ты произрастаешь на чистой и прозрачной глади и лишена тьмы в своих истоках. Твой запах для меня родной, хотя ты пока и не понимаешь, о чём я тебе сказал. А если бы знала, о чём я, возненавидела бы меня.

— Я помню тебя, — Нэя вгляделась в его лицо. — Ты плакал на моей груди в том подземном отсеке… Но как ты туда попал? Даже в мой сон? Я же никогда тебя прежде не видела.

— Зато я видел тебя прежде. Зато я не только вдыхал, но и осязал твою красоту, припадал к твоей юной груди, поскольку ты много лет жила в сохранности и нетронутости в волшебных плантациях у страшнейшего существа этой планеты.

— У какого страшнейшего существа я жила? Когда? Как бы ты смог меня, как ты говоришь, осязать? Я ничего не помню… — растерялась Нэя, холодея своими конечностями от жути его признаний. Он продолжал держать её за талию своими чёрствыми твёрдыми, как камень, ладонями. Нэя ощутила странный болезненный трепет