лаз и очутился на ярком свету. Ослепленный и ошеломленный, мальчик на мгновение решил, что подземные блуждания вывели его обратно во внешний мир, в какую-то неведомую страну между Микразианскими холмами. Однако расстилавшаяся перед ним местность совершенно определенно не могла находиться в выжженном солнцем Синкоре, ибо тут не было ни холмов, ни гор, ни черно-сапфирового неба, с которого стареющее, но по-прежнему деспотичное солнце с неутолимой жаждой взирало на многочисленные царства Зотики.

Он стоял на краю плодородной равнины, простиравшейся во все стороны, на сколько хватало глаз, до необъятного свода золотистого горизонта. Вдали в сияющей дымке смутно виднелись какие-то расплывчатые громады – быть может, купола, шпили или бастионы. Под ногами расстилался ровный луг, густо поросший кудрявой травой, зеленой, точно старая медная монета. Дерн пестрел странными цветами, которые под взглядом юного козопаса поворачивались и шевелились, будто глаза живого существа. Неподалеку, за лугом, виднелся как будто сад – густая роща фруктовых деревьев, в чьей буйной листве он различил многочисленные огоньки аппетитных темно-красных плодов. Равнина, казалось, была совершенно безлюдна, и ни одной птицы не летало в огненно-рыжем воздухе и не сидело на ветках, что гнулись под тяжестью спелых плодов. Ни один звук не нарушал тишину, лишь шелестели на благоуханном ветерке листья, и шорох их, тревожный и неуловимый, чем-то напоминал шипение множества невидимых глазу змеек.

Мальчику из выжженной солнцем холмистой страны это уединенное царство виделось райскими кущами неизведанных наслаждений, манившими сладостью сочных плодов на деревьях и мягкостью травы на зеленых лужайках. И все же его на мгновение обожгло ощущением странности всего окружающего, чувством, будто весь этот пейзаж живет какой-то своей жутковатой потусторонней жизнью. Казалось, огненные чешуйки падали с небес и таяли в зыбком воздухе, трава омерзительно шевелилась, цветы-глаза пристально смотрели на него в ответ, деревья трепетали, как будто в них тек не древесный сок, а алый ихор, а хор гадючьих голосков в листве звучал все громче и пронзительней.

Кситру, впрочем, несмотря на все загадки, смущала лишь мысль о том, что такая прекрасная и плодородная земля должна принадлежать ревнивому хозяину, который наверняка будет возмущен вторжением. Козопас настороженно осмотрел безлюдную равнину и, решив, что никто за ним не наблюдает, поддался искушению сорвать манящий красный плод.

Он бросился к близлежащим деревьям, чувствуя, как в такт каждому шагу пружинит под подошвами земля. Ветви клонились, сгибаясь под грузом великолепных плодов. Он сорвал несколько самых крупных и бережно спрятал за пазухой ветхой туники. Потом, не в силах дольше терпеть, поднес один ко рту. Нежная кожица лопнула под его зубами, и словно поистине царское вино, сладкое и терпкое, брызнуло ему в рот из переполненной чаши. По горлу и груди стремительно разлилось сладкое тепло, чуть было не задушившее его; в ушах странно зазвенело, все чувства пугающе обострились. Но это ощущение быстро прошло, и Кситра вздрогнул от неожиданности, услышав голоса, доносившиеся как будто с небесных высот.

Он мгновенно понял, что голоса принадлежат не людям. Они звучали у него в ушах грохотом зловещих барабанов, отзывавшимся грозным эхом, но при этом Кситра вроде бы различал слова, хотя и произнесенные на чужом языке. Взглянув вверх сквозь густые ветви, он увидел зрелище, наполнившее его душу ужасом. Два исполинских существа, высоких, как сторожевые башни горцев, вздымались над деревьями, и те достигали им лишь до пояса! Казалось, великаны словно по волшебству появились из зеленеющей земли или сошли с золотых небес, ибо купы деревьев, которые рядом с ними казались не более чем кустами, ни за что не смогли бы скрыть их от глаз Кситры.

Фигуры были с ног до головы закованы в черную броню, тусклую и мрачную, какую могли бы носить демоны, служившие Тасайдону, повелителю бездонной преисподней. Кситра был совершенно уверен, что они заметили его, и, возможно, их неразборчивый разговор касался его присутствия. Он задрожал, решив, что по неведению забрался в сад к джиннам. Вид этих созданий устрашал его все больше, ибо под забралами черных шлемов, склоненных над ним, он не мог разглядеть черт лица, но огненные желтовато-красные глаза-точки, беспокойные, как болотные огни, двигались туда-сюда в пустом мраке, где полагалось быть лицам.

Кситра рассудил, что густая листва не укроет его от пристального взгляда этих созданий, стражей земли, в которую он так опрометчиво вторгся. Его охватило чувство вины, и всё вокруг – шипящие листья, рокочущие голоса гигантов, цветы-глаза, – казалось, обвиняло его в посягательстве на покой колдовского сада и в воровстве. И в то же самое время его озадачивала странная и непривычная раздвоенность его собственной личности: каким-то образом он был не козопасом Кситрой… а кем-то иным… кто нашел сверкающее королевство-сад и вкусил кроваво-красный плод. У этого незнакомого ему «я» не было ни имени, ни отчетливых воспоминаний, но в мозгу его мерцали беспорядочные огни и слышался шепоток неразличимых голосов, мешаясь со взбудораженными призраками его собственного разума. И вновь он ощутил пугающее тепло и мгновенную лихорадку, которые охватили его, едва он отведал злополучный плод.

Очнулся он от багрово-синей вспышки света, пробившейся сквозь листву. Впоследствии он не мог с уверенностью сказать, был ли это удар молнии с ясного неба или один из вооруженных колоссов взмахнул огромным мечом. Свет обжег глаза, и Кситра во власти страха понесся, полуослепленный, по мягкой земле. Впереди сквозь всполохи цветных молний виднелся высокий отвесный утес, а в нем – вход в пещеру, через который Кситра попал сюда. За спиной гремели раскаты летнего грома… или то был смех великанов?

Даже не остановившись, чтобы подхватить все еще горевший факел, который он оставил на выходе, мальчик отчаянно нырнул в темную пещеру и даже каким-то образом умудрился в этом стигийском мраке ощупью отыскать путь наверх по крутому склону. Шатаясь, оступаясь и натыкаясь на что-то на каждом повороте, он наконец добрался до внешнего выхода в укромную долину за холмами в Синкоре.

К ужасу Кситры, за время его отсутствия на внешний мир опустились сумерки. Звезды зажглись над угрюмыми утесами, что опоясывали долину, и небеса цвета выгоревшего пурпура пронзил острый рог месяца цвета слоновой кости. Все еще опасаясь преследования гигантских стражей и предчувствуя гнев дядюшки Порноса, Кситра поспешил назад, к горному озерцу, собрал своих коз и погнал их домой по бескрайним темным холмам.

В пути его то настигала, то отпускала лихорадка, принося с собой причудливые видения. Он забыл свой страх перед Порносом; более того, забыл, что он Кситра, бедный и бесправный пастух. И возвращался он не в жалкую мазанку Порноса, а в иное