Хелпенор обратился к Афоргомону, попросив бога объявить его, жреца, устами приговор, достойный тех преступлений, за которые меня судили такие же жрецы, как и я сам.

Казалось, бог тотчас же сошел в Хелпенора, и фигура верховного жреца словно выросла под скрывавшим ее облачением, а голос прогремел, как небесный гром:

– О Каласпа, своей порочной некромантией ты внес сумятицу во все будущие часы и эпохи, таким манером предрешив и собственную судьбу – быть навеки прикованным к тому противоправно повторяющемуся часу, что выпал из надлежащего ему места во времени. В соответствии со священным иератическим законом ты должен встретить смерть в огненных цепях, но подобная смерть – не более чем символ истинного твоего наказания. Ты будешь существовать далее, проживая другие жизни на Хестане, а затем среди эпох того мира, что сменит Хестан во времени и пространстве. И все это время тебя будут сопровождать воплощения вызванного тобой хаоса, и шириться будет этот хаос, подобно пропасти. И в любой твоей жизни эта пропасть не даст тебе воссоединиться с душой Белторис, и каждый раз время, пусть даже всего лишь час, будет отделять тебя от любви, которую иначе ты мог бы вернуть… Наконец, когда пропасть разверзнется настолько, что душе твоей заказан станет путь далее через циклы перевоплощений, ты отчетливо вспомнишь свой древний грех, после чего погибнешь навеки. На теле твоем из той последней жизни найдут выжженные отпечатки цепей как последний символ твоей неволи. Но те, кто знал тебя, вскоре о тебе забудут, и ты навеки останешься пленником эпохи, в которой согрешил.

29 марта. Я пишу эту дату в крайнем отчаянии, внушая себе, что на Земле, в двадцатом веке, существует некий Джон Милуорп. Уже два дня я не принимал сувару и тем не менее дважды возвращался в темницу под храмом Афоргомона, где ждет своей роковой судьбы жрец Каласпа. Дважды я оказывался в ее затхлой тьме, слышал, как звенят падающие капли, подобно клепсидре, отмеряющей черные дни обреченных.

Даже сейчас, когда я пишу эти строки за столом в своей библиотеке, древняя полночь как будто затмевает лампу своим мраком. Книжные шкафы превращаются в стены из сумрачного камня, сочащегося водой. Стола больше нет… нет и самого пишущего… и я вдыхаю зловонную сырость подземелья в непостижимом, затерянном мире, куда никогда не проникает солнце.

Восемнадцатый день луны Оккалат. Сегодня меня в последний раз вывели из моей тюрьмы. Хелпенор пришел с тремя другими жрецами, и меня препроводили к святилищу бога. Мы спустились глубоко под верхний храм, пройдя сквозь просторные крипты, где никогда не бывали обычные верующие. Никто не произносил ни слова, не обменивался со мной взглядом, и казалось, будто меня уже считают изгоем, выброшенным за пределы времени и преданным забвению.

Наконец мы подошли к пропасти с крутыми стенами, где, говорят, обитает дух Афоргомона. Вокруг нее, подобно звездам на краю космической бездны, светили далеко разбросанные слабые огни, ни единым лучом не дотягиваясь до глубины. Палачи усадили меня обнаженным на сиденье из тесаного камня, нависавшее над страшным обрывом, и с головы до ног обмотали тяжелыми цепями из черного металла, вделанными в камень.

На огненную гибель обрекали и других, за ересь или нечестивость… хотя никогда еще – за грех, подобный моему. После того как жертву заковывали в цепи, ее оставляли, давая поразмыслить над собственным преступлением, а возможно, и узреть темное божество Афоргомона. Затем из бездны, в которую вынужден был смотреть обреченный, вырывался восходящий свет, и пламя стрелой взмывало ввысь, в одно мгновение раскаляя железные цепи добела. Источник и природа пламени оставались загадкой, и многие приписывали его самому богу, а не действиям смертных…

Жрецы ушли, оставив меня. Уже давно тяжелые звенья, врезающиеся все глубже в плоть, причиняют мне мучительную боль. От взгляда в зияющую бездну кружится голова, но упасть я не могу. Откуда-то снизу, из неизмеримой глубины, слышится ритмичный, гулкий, торжественно-мрачный звук. Возможно, это вздохи далеких вод… или заблудившегося в пещерах ветра… или дыхание того, кто пребывает во тьме, отмеряя медленные минуты, часы, дни, эпохи… Ужас, что наваливается на меня, тяжелее цепей, двойная пропасть порождает страшное головокружение…

Мимо меня одна за другой прошли эпохи, и все миры превратились в ничто, подобно обломкам в потоке, что падает в бездну, унося с собой навеки потерянное лицо Белторис. Я застыл над зияющей пастью Тени… Где-то в другом мире призрак в изгнании пишет эти слова… призрак, который навеки исчезнет из времени и пространства, как и я, обреченный жрец Каласпа. Имени призрака я не помню.

Подо мной, в черных глубинах, разгорается ужасный свет…

Первозданный град

Вглядываясь в прошлое сейчас, когда неразрешимые сомнения усугубляются провалами в памяти, я не могу с уверенностью сказать, что именно подвигло нас отправиться в те безлюдные края. Однако я припоминаю, что мы стали обладателями единственного сохранившегося экземпляра старинной книги, в которой было четко указано местоположение грандиозных руин, оставленных дочеловеческой цивилизацией среди голых плато и крутых скал. Каким образом эта книга попала к нам в руки, я не помню; но мы с Себастьяном Полдером посвятили всю свою юность и большую часть взрослой жизни поискам тайных знаний. И как раз в этом фолианте были собраны сведения обо всем, что люди забыли или проигнорировали в своем стремлении отвергать необъяснимое.

Мы же всегда чрезвычайно интересовались подобными вещами и пытались разрешить загадки, оставленные без внимания материалистической наукой, а посему много времени провели в размышлениях над этими страницами, разбирая буквы старинного алфавита. Место, где следует искать эти руины, было описано весьма подробно, хотя и архаичными географическими терминами. Помню, как мы ликовали, определив его координаты на современном глобусе. Мы горели желанием повидать этот чуждый нашему миру город, ничуть не сомневаясь, что сможем до него добраться. Возможно, мы хотели проверить собственную, весьма странную и пугающую теорию касательно первых разумных обитателей Земли; а может, рассчитывали отыскать там сведения о давно утерянных науках… или преследовали какую-то другую, потаенную цель…

Я не могу вспомнить первые этапы нашего путешествия, которое наверняка было долгим и трудным. Но отчетливо помню многодневный поход по унылым безлесным плоскогорьям, которые уступ за уступом поднимались к гряде пирамидальных вершин, охранявших объект наших устремлений. Проводником у нас был местный индеец, апатичный молчун, интеллектом ненамного превосходивший вьючных лам, которые везли наши припасы. Руины он никогда не посещал, но нас заверили, что ему известен ведущий к ним тайный маршрут, давно забытый большинством его соплеменников. Местные предания о древнем