на перья, а может, и вправду перья; еще линзы и тонюсенькие, запаянные с обоих концов стеклянные трубочки с поблескивающей серебром жидкостью внутри. Все было ей незнакомо, и от необычности увиденного Гвенна сперва насторожилась, потом начала сердиться.

Напрягшись до дрожи, она отложила мечи и нож на металлический стол и осторожно отошла. Не хотела держать их в руках, когда ярость нахлынет в полную силу. В ее мысли прорвался голос Киля.

– Вот, – сказал он, доставая что-то из самого нижнего ящика.

– Кольцо? – Гвенна прищурилась.

Кивнув, он перебросил находку ей.

Ее рука сама собой перехватила вещицу. Кольцо было холодным, как осколок промороженного столетиями ледника. Холод проник в пальцы, разошелся к ладони. Она ждала, что с ним придет онемение, но вместо бесчувствия в ней зародилась глубинная, кровоточивая боль.

– Наденьте.

– Это и есть лекарство? – спросила она, разглядывая кольцо.

Черное, словно лакированное, и перекручено так, что мозги сворачиваются, тщась проследить множество граней и изгибов.

Часть Гвенны не хотела лекарства. Большая часть.

– Ради Крысы, – тихо сказал историк. – Наденьте.

Гвенна надвинула кольцо на средний палец левой руки.

И провалилась.

Смутно, отдаленно она ощущала щекой каменный пол, упавшие на лицо волосы, врезавшийся в тело ременной пояс. Но все ощущения затмевал, почти начисто гасил проникший в тело полярный холод, разлившийся по жилам и гигантской волной захлестнувший пламя яда. Пламя это при соприкосновении полыхнуло, разгорелось чистейшей, нестерпимой болью. В уши хлынул вопль, яростный жуткий вопль, в котором она очень не скоро узнала свой голос. Она тщилась высвободиться, бежать, но насилие творилось у нее внутри – шла война между ядом габбья и страшным холодом кшештримского кольца.

Ее посетило видение. Она стояла высоко в горах, по бедро в снегу. Ветер резал кожу, но ее обнимал огонь, костер выше всякой башни. Уши заложило ревом. Она чувствовала, как плавится кожа, как обращаются в шлак глаза в глазницах, как трескаются от холода кости. Она умирала, без сомнений умирала, и не знала только, огонь ее убивает или холод. Во все стороны мир обрывался из-под ног скалами. Бежать было некуда, ничего не сделать, только ощущать, как спекается промерзшая плоть, как обращаются в лед ее крепкие кости; слушать свист ветра в небе и слепо таращиться вглубь себя, наблюдая собственную гибель. Казалось, сражение огня со льдом длилось вечно, но вот медленно, очень медленно пламя замерцало, захлебнулось, опало и погасло.

Она одна, нагая, стояла на вершине.

Лед в жилах от бритвенной чистоты сошел в глубокую и жуткую ноющую боль.

Гвенна открыла глаза. Киль стоял на коленях, его серые глаза впились ей в лицо.

– Едва успели, – сказал он, опустив ладонь ей на плечо.

– Это… – Она сорвалась, вздрогнула и начала сызнова. – Эта вот дрянь у вас называется лекарством?

– От этого яда не существует лекарств, – покачал он головой. – Считайте его… противовесом.

Она посмотрела на него и уронила голову на камень.

– Ничего не понимаю.

– Он уравновешивает действие яда.

– Охрененно больно.

Киль кивнул.

– Когда это пройдет?

– Никогда.

Гвенна уставилась в серый каменный потолок: точно выверенные углы, свет, сочащийся сквозь это кшештримское вещество, только похожее на стекло.

– Никогда… – повторила она, голос показался далеким, тусклым.

– Яд от укуса габбья невозможно вывести из организма. Огромное усилие матцкела лишь сдерживает его действие.

Гвенна приподняла слабую руку, рассматривая кольцо. Его чернота перешла в глубокий, как тень, красный цвет, и все равно оно выглядело… как-то не так.

– Матцкел. А просто кольцом нельзя назвать?

– Это не кольцо, как маска – не лицо.

– Лицо живое.

– И матцкел, можно сказать, живой. Яд в вашем теле будет двигаться, меняться. Оно… – Киль узловатым пальцем легко коснулся кольца, – будет меняться вместе с ним. И защищать вас.

– Почему от этой защиты так больно?

Ей казалось, тело режут ножами, выматывают жилы.

– В вашем организме идет борьба. Война. Всякая война имеет свою цену. – Историк всматривался в ее лицо. – Вы сможете вытерпеть?

Гвенна приподнялась на локтях, потом медленно встала. Тело болело, но не как болит от настоящей раны. Она несмело испытала свободу движений – не нарушена. Если честно, после ударных тренировок ей бывало и хуже, но та боль проходила…

– Это навсегда? – спросила она.

– Будут приливы и отливы. Иные дни будут лучше других, но… да, пока вы носите кольцо, боль останется с вами.

– А если сниму?

Он не ответил, просто взглянул ей в глаза.

Гвенна расправила плечи, хрустнула суставами пальцев, кивнула.

– Придется, стало быть, привыкать. – Не дав историку ответить, она отвернулась, забрала со стола нож и клинки. – Что это за место?

– Лаборатория.

От его ответа что-то перевернулось у нее внутри. Или от кольца. Или от яда. Она не знала от чего, но осмотр помещения и разговор отвлекали от боли.

– Зачем лаборатория в крепости? Или в охотничьей засидке, если на то пошло?

– Чтобы на кого-то охотиться и побеждать, его следует понимать, – ответил Киль.

Помещение было длинным, широким, и Гвенна с удивлением отметила, что в одну стену встроен ряд наклонных окон.

– Снаружи я их не видела.

– Благодаря наклону они незаметны снизу.

– А почему они не разбились? Если здесь все такое древнее, должны были десять тысяч раз растрескаться.

– Наука, – неопределенно пояснил Киль.

Она обратила внимание на ближайший стол, погладила металл пальцем. Ни пятнышка ржавчины.

– Скажете, ему тоже тысяча лет?

– Многие тысячи.

– Надо думать, кшештрим умели делать сталь получше нашей.

– Умели. Только это не сталь.

Под столом были устроены полки с разнообразными стеклянными сосудами и банками, на подносах лежали инструменты, предназначенные резать, пилить, обдирать, – все из того же неподвластного времени металла. Гвенна взяла в руки короткий нож – в пальцах он был легче перышка.

– Как я понимаю, здешние кшештрим были не простые солдаты.

– Самые молодые из кшештрим прожили тысячи лет. Никто их них не посвящал все эти тысячелетия исключительно войне. – Киль помолчал и добавил: – Почти никто.

– Так эти, в крепости, половину жизни охотились за неббарим? А другую половину проводили здесь… – Понимание окутало ее холодным свинцовым плащом. – Разбирая их на части.

– Они алкали знаний.

Гвенна повертела в пальцах короткий нож и отложила его на стол. По краям столешницы и по середине тянулись желобки, видно для стока жидкости в проделанные в торцах отверстия.

– И не тех знаний, что ищут в книгах, – угрюмо заключила она.

– Откуда, вы думаете, берется книжное знание?

– Вы так говорите, будто восхищаетесь ими.

Историк не ответил. Обернувшись, Гвенна увидела, что он опять смотрит в пустоту. Глаза его, в задумчивости или нет, всегда оставались одного цвета, цвета стали. Она не