— Время лечит, — мягко проговорила Клем. — Сначала станет чуть полегче. А потом будешь думать обо всем этом все меньше и меньше. Будем бороться с прошлым вместе — ты и я. У нас получится — вот увидишь.

Ребекка смотрела на Клем, пытаясь заставить себя поверить ее словам. Ей действительно хотелось верить. Но когда она закрыла глаза, из груди ее вырвались глухие рыдания, а по щекам покатились слезы.

Леди Клем обняла ее за плечи и заплакала вместе с ней, но беззвучно. В жизни случаются горькие моменты, и этот, пожалуй, был одним из самых горьких. Прошло несколько минут, а может быть, часов. Волны убаюкивали. Бросив прощальный взгляд на Санкт-Петербург, Клем повела Ребекку в тепло и свет рулевой рубки.

Санкт-Петербург. Все еще суббота, 5 апреля, 19.40

Выжав газ, Коваленко понесся в сумерках по Сенной площади. Нужно было как можно быстрее отъехать от моста и канала, от Невского проспекта.

— Он лежал безоружный — до пистолета не дотянуться. Убивать его не было необходимости, — негодовал Мартен.

— Товарищ, — укоризненно произнес Коваленко, не отрывая внимательного взгляда от едущих впереди машин, — я спас вашу жизнь. И это ваша благодарность?

— Он уже не представлял опасности.

— У него оставался нож. А может, был еще один пистолет. Откуда мне было знать? Такой человек всегда опасен, пока жив.

— Вам не следовало расстреливать его.

— Как насчет того, чтобы встретиться со своими дамами за завтраком? — Коваленко повернул на Московский проспект и снова надавил на акселератор «форда». Они ехали в аэропорт Пулково. — Рейс в Хельсинки через час с небольшим.

Николас Мартен еще некоторое время смотрел на него, потом отвел глаза в сторону. Огни встречных машин пробегали по его лицу, которое то озарялось, то погружалось во тьму.

— Вы так старательно втирались ко мне в доверие, даже пытались завязать дружеские отношения. — В голосе Мартена сквозила горечь. — И одновременно делали все, чтобы прощупать меня, задавали вопросы с подвохом. А когда наконец поняли, что к чему, начали играть на моем чувстве вины — за все, что случилось с бригадой, за всех тех, кого Реймонд убил в Лос-Анджелесе, потом в Париже… И еще вы играли на моей любви к сестре. Сделали мне паспорт с визой, дали сотовый телефон. А в нужный момент сунули мне в руки пистолет и отправили выполнять грязную работу. И я свое дело сделал. Тут оправдались и ваши расчеты, и другие причины сыграли роль. Я настиг его. Он лежал, оставшись без оружия, без сил. Вы вполне могли его арестовать, но вместо этого убили. — Он искоса посмотрел на спутника. — Это было просто подлое убийство, разве не так?

Коваленко угрюмо смотрел на дорогу. Фары «форда» попеременно выхватывали из темноты свороты на фермы, густые рощицы все еще голых берез и кленов, а также еще плотнее, чем деревья, стоящие у обочины рекламные щиты, на которых красовались «форды» и «хонды», «вольво» и «тойоты».

— Хотите, я расскажу вам, как пойдут дальше события? — Коваленко украдкой взглянул на Мартена и тут же перевел взгляд обратно на дорогу. — К этому времени его тело уже должно быть обнаружено. Они сами едва не помрут от ужаса, когда выяснят, кто это. Какое-то время будут блуждать в потемках, не в силах понять, что же произошло в Эрмитаже. Но в конце концов поймут, хотя бы после того, как соотнесут эти события с ножом, который до сих пор лежит в кармане его куртки.

Вскоре после этого в Москве будет официально объявлено о смерти царевича. Скажут, что он отдал свою жизнь, пытаясь задержать убийц баронессы и полковника ФСО Мурзина в Эрмитаже. Заговорщиками объявят трех человек, которых он сам прикончил во время своих похождений. Будет начат всероссийский розыск его убийцы или группы убийц. Вероятнее всего, козлом отпущения сделают какую-нибудь коммунистическую группировку, поскольку наши демократы до сих пор воюют с коммунистами. В конечном счете дело может дойти даже до ареста и суда — ради поддержания престижа правоохранительной системы.

Ваша сестра, царица, которую так нежно любил царевич, не доживший до коронации, никаких комментариев давать не будет. Ведь ее столь же нежно любит весь российский народ, а значит, нужно уважать ее скорбь. В общем, ее отправят скорбеть куда-нибудь подальше в обществе доброй подруги и наперсницы леди Клементины Симпсон, дочери графа Престбери.

На несколько дней будет объявлен общенациональный траур. Тело Александра выставят для прощания в Кремле, и он будет объявлен национальным героем. Затем состоятся государственные похороны. Он будет погребен рядом с отцом и русскими императорами в склепе Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. На похороны пригласят вашу сестру, а также, вне всякого сомнения, и вас лично.

— Но это не дает ответа на вопрос…

— Почему я убил его? Потому что он был безумец, а Россия вряд ли может позволить себе иметь царя-безумца.

Однако Мартен все еще не мог успокоиться.

— Вы хотите сказать, что если бы этот безумец остался в живых и был арестован, то пришлось бы отдать его под суд. А по закону за такие преступления положены пожизненное заключение или казнь. Такой исход не в интересах российского правительства. Вот вы и взяли дело правосудия в свои руки.

Русский чуть насмешливо улыбнулся:

— Отчасти.

— А в остальном?

— Как я уже говорил, имелась возможность того, что он пустит в ход нож или другой пистолет. Вот подошли бы вы к нему, а он попытался бы вас убить. Его образ действий нам хорошо известен. Действовал бы он очень быстро. И вам пришлось бы выбирать из двух зол: или убить его, или умереть самому. Разве не так?

— Может быть.

Глаза Коваленко сузились, и он обжег Мартена взглядом:

— Нет, товарищ, не «может быть», а наверняка. — Он помолчал, чтобы фраза получилась более веской, и снова начал смотреть на дорогу. — Должен признаться, я действительно имел на вас виды уже к тому времени, когда мы уезжали из Парижа. И я действительно послал вас в музей убить Александра, потому что знал, что вы способны и имеете веские причины, чтобы сделать это. Кроме того, я больше никого не мог вмешивать в подобное предприятие.

Но, ожидая вас на улице, я вспомнил сцену вашей долгожданной встречи с сестрой. Вспомнил, как она обрадовалась при виде вас, как жадно слушала ваши слова. И я понял, что принял неверное решение. Иначе вы больше никогда не решились бы посмотреть ей в глаза из страха, что она узнает правду. Вам до конца своих дней пришлось бы носить в себе чувство вины за то, что вы убили человека, которого она любила больше собственной жизни. И не важно, каким этот человек был в реальности.

И еще. Есть люди, которые при всем своем умении и преданности делу, при всем желании воспитать в себе эти качества просто по натуре не могут быть полицейскими. В их крови нет жестокости, которая подчас необходима в полицейском деле. Нет способности убивать без сожаления и в нарушение закона, который они присягали охранять. Между тем именно таких действий иногда требуют обстоятельства. — Коваленко посмотрел на него с доброй улыбкой. — Вы — один из этих людей. Вы еще молоды. Возвращайтесь-ка в ваши английские сады. Жить в них куда приятнее.