– Какой богатый ковер! – воскликнула она и хлопнула в ладоши. Звук эхом отразился от мраморных стен и пошел гулять среди потолочных балок.

Вслед за ней вошли остальные гости, которые небрежно ступали по драгоценному ковру, бросая осторожные взгляды на раритеты, размещенные вдоль стен. Музеи чем-то напоминают железнодорожные вокзалы: только обилие публики придает им подлинную жизнь. А вот в помещениях частных собраний зачастую царит атмосфера, совершенно враждебная всему, что еще не окончательно мертво. Гости Шуна вскоре почувствовали свою неуместную живость, сбились в кучку и примолкли.

– А теперь, – сказал Шун, шагнув в центр зала и принимая вид гида и ученого-лектора одновременно, – я покажу вам то, что представляет для всех нас сегодня главный интерес.

Он действительно провел гостей в одну из глубоких ниш и распахнул книжный шкаф. Причем с первого взгляда никто ни на секунду не усомнился, что там хранилось. На тридцати семи безупречно гладких пергаментных корешках сверкали тридцать семь позолоченных пауков, чьи лапки прихотливо изгибались поверх тридцати семи ярких, напечатанных затейливым шрифтом названий. Здесь, освещенные Челлини, согретые Никколо Гроссо, отраженные в чистейших поверхностях серебра Франческо ди Сер Джорджио да Граведона выстроились в ряд популярные, но недолговечные сочинения, которые мистер Элиот написал для столь же непритязательных людей, каким был он сам.

– Мне с большим трудом, – сказал Шун, бережно снимая с полки одну из книг, – удалось достать сигнальный экземпляр «Первого поклона Паука»[118]. Никак не мог найти суперобложки. А когда наконец разыскал ее, для меня наступил поистине великий день.

«Первый поклон Паука» пошел по рукам посреди общего смущения. Все заметили, что мистер Элиот не знал, как реагировать на неожиданное появление своего детища в столь, казалось бы, неуместной обстановке. Впрочем, инциденты такого рода быстро исчерпываются при наличии хотя бы у кого-то из присутствующих самого обычного такта. Но лишь сэр Руперт, да и то после продолжительной паузы, решился вмешаться:

– Как сейчас помню, – и его грубоватый с хрипотцой голос тут же привлек всеобщее внимание, – Белинда рассказывала, что вы иногда даже читаете это.

Он пренебрежительно ткнул длинным и тощим пальцем в сторону полки с книгами кузена.

– Я их читаю постоянно и с жадным нетерпением дожидаюсь появления каждой последующей. – Шун, так ценивший утонченность манер, посмотрел на Руперта с удивлением и даже с упреком. – Мой любимый роман, – ему явно представлялось необходимым доказать, что его заявление не было всего лишь данью вежливости, – бесспорно, «Наемный убийца»: не знаю ни одного другого произведения в этом жанре, где тема мести раскрывалась бы так полно и детально.

И он коротко передал содержание упомянутого им сочинения.

– А теперь, леди и джентльмены, – продолжил Шун, закончив пересказ сюжета и следуя своим представлениям о светскости, – поскольку осмотреть всю коллекцию за несколько часов и даже за целый день совершенно невозможно, предлагаю сосредоточить наше внимание на том, что можно назвать краеугольными камнями английской литературы.

Раздался общий возглас одобрения, кто-то даже зааплодировал. Миссис Моул достала записную книжку; мисс Кейви тут же завела речь о сестрах Бронте; Гиб Оверолл, выпытывавший у Уэджа стоимость пергаментного переплета, пристыженно замолчал.

– С этого начинал я свое собрание. Преисполнился решимости приобрести краеугольные камни английской литературы! В тысяча девятьсот двадцать восьмом году продал восемнадцать тысяч лент из серии «Лучшие фильмы студии “Дримуорлд”» за сто шесть и девять десятых и принялся охотиться на Шекспира. Благодаря распродаже коллекции Ливицки в тысяча девятьсот двадцать девятом году и частному распределению вещей из собрания Смита вслед за скандалом тысяча девятьсот тридцать первого года, я заимел его. А полностью он стал моим к тысяча девятьсот тридцать второму году.

Шун пересек зал и остановился перед гладкой мраморной стеной. Привел в действие потайную пружину, и стена отъехала в сторону, обнажив огромную стальную дверь.

– Вот где теперь можно найти всего великого Шекспира, – заявил он.

Когда дверь сейфа тихо открылась, потянуло тленом – запахом разложения в смеси с ароматами предохраняющих и консервирующих химикатов; Эплби при этом вспомнился воздух в образцовых моргах. Гости осмотрели фолианты собраний сочинений – 1623, 1632, 1663, 1664, 1685 – все они были здесь наряду с полным набором изданий ин-кварто[119]. Не подлежало сомнению, что, вооружившись выручкой от продажи фильмов «Дримуорлд», Шун отправился на охоту за Шекспиром и «добыл его». Эплби передали сборник «Сонеты Шекспира. Из неопубликованного». В 1609 году кто-то купил эту книжку у Джона Райта у моста Крайст-Черч, заплатив пять пенсов и начав читать, вероятно, на пароме, направляясь в театр «Глобус», чтобы посмотреть постановку «Кориолона» или «Перикла». И теперь он держал это издание в дорогом переплете с гербом Шекспира на лицевой стороне и гербом Шуна (гиена на задних лапах) – на задней, навсегда избежавшее опасности потрепаться и вообще быть хоть кем-то прочитанным. С величайшим почтением Эпплбли открыл книгу: на титульном листе один из предыдущих владельцев еще в восемнадцатом веке оставил свой автограф – Джоханнес Мильтон. Перевернув несколько страниц, Эплби прочитал:

Шун вежливо, но нетерпеливо протянул руку. И Шекспир перекочевал обратно в сейф. А минуту спустя гости, словно зрители представления фокусника, уже снова смотрели на ровную мраморную стену.

– В тысяча девятьсот тридцать третьем году, – сказал Шун, – я получил конфиденциальную информацию о приближающемся крахе Седьюнери и в течение двух месяцев без шума избавился от двух очень выгодных консессий, связанных с ним, одна из которых состояла в поставках африканской рабочей силы крупным предпринимателям в Аравии. И в важнейший с психологической точки зрения момент, я возник на пороге дома лорда Седьюнери. – Шун улыбнулся с видом ученого, сделавшего крупное открытие. – Скупив на корню его Мильтона, Купера, Байрона и Шелли, я сумел заложить основу особо ценной части коллекции: «Английская литература. Свободный голос!».

Гости выразили подобающее случаю восхищение, и хозяин провел их в другой конец зала, где свободный голос английской литературы был подвергнут осмотру. Здесь возникли некоторые сложности с ключами, поскольку этот наиболее дорогостоящий раздел укрылся за несколькими решетками. К обложке каждой книги прикрепили табличку с изображением процедуры подписания Великой хартии вольностей[121], причем, как было указано мистеру Элиоту, один из баронов, сыгравший в этом историческом событии важную роль, носил фамилию Шуне.