и действо, участниками которого они оказались, будило его воображение. «Ужинали в зале, – продолжала описание Елена Сергеевна, – где стол с блюдами был затянут прозрачной зеленой материей и освещен изнутри. Масса тюльпанов, роз. Конечно, необыкновенное изобилие еды, шампанского. В верхнем этаже (особняк громадный, роскошный) устроена шашлычная. Там танцевали кавказские танцы. Нас принимали очень приветливо, я танцевала со многими знакомыми…»

…Отсюда ведут, возможно, свое начало бальный зал «с колоннами из какого-то желтоватого искрящегося камня», «невысокая стена белых тюльпанов», «белые груди и черные плечи фрачников», «стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой – стена японских махровых камелий», шампанское, вскипающее пузырями «в трех бассейнах», «грандиозная лестница, крытая ковром», «зеленохвостые попугаи», «веселые шимпанзе с гармониями», зрелище «белых медведей, игравших на гармониках и пляшущих камаринского на эстраде» – все, что так поразило вскоре первых слушателей, а четверть века спустя читателей в романе о Мастере и его возлюбленной.

«…Отношение к Мише очень лестное, – продолжала Елена Сергеевна. Посол среди гостей – очень мил, производит очень приятное впечатление. Хотели уехать в 31/2 ч., но нас не отпустили. Тогда Миша вышел, нашел своего шофера, который вырос как из-под земли (все это – какие-то не случайно зафиксированные ею, вызывающие на размышление подробности. – М. Ч.), отпустил его.

А мы уехали в 51/2 ч. в одной из посольских машин, пригласив предварительно кой-кого из американских посольских к себе… С нами в машину сел незнакомый нам, но известный всей Москве и всегда бывающий среди иностранцев, кажется, Штейгер.

Приехали, был уже белый день. Катерина Ив. (Екатерина Ивановна Буш, или «Лоличка», – бонна Сергея Шкловского, немка по происхождению. – М. Ч.), которая ночевала у нас, вышла к нам в одеяле и со страшным любопытством выслушала рассказ о бале».

25 апреля. «Миша, хотя ему и очень не хотелось, по приглашению из Союза сов[етских] пис[ателей] пошел на встречу писателей с Гордоном Крэгом. Была дикая скука, народу немного. Вс. Иванов сказал ему речь».

28 апреля в дневнике помощника режиссера запись о том, что письмо Булгакова о «Мольере» было зачитано актерам МХАТа перед репетицией и что «С[таниславский] призывает актеров не падать духом, а добиваться актерскими и режиссерскими средствами осуществления намеченной линии и победить автора, не отступая от его текста. „Это труднее, но и интересней“».

Репетиции пошли по прежнему тексту.

С увлечением поддерживаются и укрепляются отношения с американцами – при неизменном присутствии кого-либо из соглядатаев.

29 апреля: «Вечером – жена советника Уайли, Боллен», названы еще несколько американцев. «И, конечно, Жуховицкий».

«Уайли привезла мне розы, а Боолен – Мише виски и польскую зубровку. Миша читал 1-й акт „Зойкиной квартиры“ в окончательной редакции» (в тот год он переделывал пьесу, создав новую ее редакцию). Дав пьесу Жуховицкому и Боолену для перевода, он взял с Жуховицкого расписку, что тот «берет на себя хлопоты для получения разрешения в соответствующих органах СССР на отправку ее за границу 〈…〉. Ужинали весело. Мадам Уайли звала с собой в Турцию, она уезжает через несколько дней с мужем на месяц в Турцию. Разошлись около 3-х».

Было приятно хотя бы поговорить о возможности такой поездки, поманить себя, подразнить Жуховицкого. Американцы не представляли себе, конечно, сложных чувств своих собеседников.

30 апреля. «В 4 1/2 ч. пешком пришли в посольство. Миша – в черном костюме, я – в черном платье, ношеном и переношенном.

Нас вчера Боолен пригласил на просмотр фильма[134]. Все в пиджаках, нас встретили очень мило. Из русских были только Немирович с Котиком (жена. – М. Ч.).

Фильм – потрясающий! Из жизни английских кавалеристов где-то на границе Индии. После просмотра позвали в столовую, где угощали шампанским и всякими вкусностями. Нас познакомили со многими, в том числе с французским послом и с его женой и с турецким послом. Полный, очень веселый человек! Мадам Уайли пригласила нас завтра к себе в 10 1/2 ч. вечера. Боолен сказал, что пришлет машину за нами.

Итак, американские дни!»

1 мая. «Сергей ходил с отцом (Е. А. Шиловским. – М. Ч.) на парад, пришел домой в восторге. Сказал, что парад был ятский! (т. е. «на ять». – М. Ч.).

Мы днем высыпа́лись, а вечером, когда приехала машина, поехали кругом через набережную и центр посмотреть иллюминацию. Набережная очень красиво сделана. Большой театр тоже.

У Уайли было человек 30, среди них турецкий посол, какой-то французский писатель (по-видимому, Сент-Экзюпери. – М. Ч.), только что приехавший в Союз, и, конечно, Штейгер. Были и все наши знакомцы – секретари амер[иканского] посол[ьства]. С места – шампанское, виски, коньяк. Потом – ужин a la fourchette, сосиски с фасолью, макароны-спагетти и компот. Фрукты. Мне есть не хотелось. Но Миша-бедняга никак не мог положить себе куска в рот. Так его забрасывала вопросами одна приезжая американка. Француз – оказавшийся, кроме того, и летчиком – рассказывал про свои опасные полеты. Показывал необычайные фокусы с картами. Я сначала думала, что он вошел в соглашение с хозяйкой. Но потом, когда он проделал фокус со мной непосредственно, я уверовала. И испугалась – объяснить немыслимо.

Сидели до половины третьего, а потом на машине поехали домой».

Так встретил Булгаков 1 мая 1935 года.

Поездка на машине, хороший стол, гости-«фрачники» из разных стран мира, неизменный барон Штейгер, фокусы, ночное возвращение домой… Рядом со страницами романа о Дьяволе и о Мастере тек поток жизненных реалий, далеких от отечественной повседневности и близких к миру, рождавшемуся на этих страницах.

2 мая. «…Днем заходил Жуховицкий – принес перевод договора с Фишером (зарубежное издательство, купившее у Булгакова право на переводы его пьес. – М. Ч.) насчет Англии и Америки („Дни Турбиных“). Он, конечно, советует Америку исключить. Очень плохо отзывался о Штейгере, сказал, что ни за что не хотел бы с ним встретиться у нас.

Его даже скорчило при этом».

Материал для пьесы о Пушкине, над которой Булгаков продолжает работать, для атмосферы слежки (которую он в пьесе модернизирует, перенося на нее черты современности) постоянно поставляла его собственная жизнь, люди, ходившие в его дом.

Елена Сергеевна рассказывала нам (12 ноября 1969 года), как Булгаков, для которого роль постоянного посетителя его дома была ясна, говорил ей иногда – «Позвони этому подлецу!»; тот приходил – «толстый, плотоядный», и Булгаков начинал с ним игру.

«– Хочу за границу поехать.

– Вы бы сначала, Михаил Афанасьевич, на заводы, написали бы о рабочем классе, а потом уж и за границу.

– А я, знаете, решил наоборот – сначала за границу, а потом уж о рабочем классе. Вот, вместе с Еленой Сергеевной поедем.

– Почему же с Еленой Сергеевной?

– Да мы, знаете, привыкли как-то вдвоем по заграницам ездить.

– Нет, Вам, наверно, дадут переводчика…»

Она рассказывала, как гость спешил к вечеру