Жертвами первой волны депортаций стали поляки, латыши, эстонцы и литовцы с бывших территорий царской империи, которые оказались под Советским контролем по условиям советско-германского пакта, подписанного 28 сентября 1939 года для подтверждения раздела Польши между двумя государствами. Точное число депортированных неизвестно, поскольку сотни тысяч людей либо добровольно переезжали в поисках работы в промышленные центры на западе Советского Союза, либо были призваны в Красную Армию. Число поляков, депортированных в лагеря и спецпоселения составляло примерно один миллион человек, мужчин, женщин и детей, включая 336 000 беженцев из западной оккупированной немцами части Польши. Но не все они были этническими поляками. Только 58 % из них говорили по-польски; пятая часть их была евреями, а 15 % – русскими или украинцами, попавшими в сети НКВД из-за политических взглядов или социального положения72. В Прибалтийских государствах, оккупированных Советским Союзом в июне 1940 года, под прицелом оказались те же социально-политические элементы: 30 000 из Литвы, 16 000 из Латвии и 10 000 эстонцев73. Они были депортированы в грузовых автомашинах, с грубым отверстием в деревянном полу, которое служило уборной, и крошечным занавешенным окном. Грузовики, вместимостью до 40 человек, были переполнены до отказа. Продукты поставлялись для каждого рейса, но их распределение зависело от охраны, которая воровала для себя либо продавала запасы. Обед из супа, хлеба и соленой рыбы давали только один раз в несколько дней, и немного воды; и как следствие, высокий уровень смертности от обезвоживания среди наиболее уязвимой части депортируемых – детей и стариков. Совершить побег можно было только проломив истертый и прогнивший пол в грузовике, но позднее охрана приделала импровизированную стальную косу под последним грузовиком, так, что она перерезала беглецов пополам, когда они ложились на дорогу74.

Причина второй волны депортаций была иная. Вслед за вторжением 22 июня 1941 года население в приграничных областях, этнически связанное с вторгшимися армиями, было выселено по причинам безопасности: о судьбе советских немцев было сказано выше, но к ним присоединились 89 000 финнов, сосланных в Казахстан в сентябре 1941 года вопреки тому, что армия отчаянно нуждалась в людских ресурсах и поездах для сдерживания стремительного наступления противника. Два года спустя десять меньших по численности национальных меньшинств из южных приграничных районов были все коллективно наказаны по личному распоряжению Сталина за сотрудничество с оккупантами. Все они рассматривались как потенциальная угроза безопасности, но поскольку не представлялось возможным определить, кто именно из людей сотрудничал, либо мог сотрудничать в будущем, все население было превентивно депортировано, а их земли были отданы ветеранам или русским поселенцам. В 1943 году на восток были сосланы 93 000 калмыков и 69 000 карачаевцев; через год – 387 000 чеченцев, 91 000 ингушей, 38 000 балкарцев, 183 000 крымских татар, 15 000 греков и 95 000 турок-месхитинцев и курдов75. Правомерность депортации была воистину сомнительной, но многие малые народности находились в натянутых отношениях с Москвой еще задолго до войны. Они были уязвимы в силу своей немногочисленности, и благодаря политике коренизации легко опознаваемы. Многие украинцы также сотрудничали с немецкими оккупантами или вступали в антисоветскую националистическую армию, сражавшуюся и с немцами и с русскими. Но аппетита Сталина к мести не хватило на переселение 40 миллионов украинцев из наиболее плодородной и промышленно развитой республики76. Однако, через три года после окончания войны в трудовые лагеря и спецпоселения прибыла третья волна депортированных. Некоторые из них были украинцами и белоруссами, добровольно сотрудничавшими с немцами; другие работали или воевали на стороне немцев для того, чтобы избежать голодной смерти и тюремного заключения; третьи были остарбайтер, т. н. восточными рабочими, два миллиона которых были переправлены в Германию для работы в военной промышленности и сельском хозяйстве. Так как среди них было много этнических русских, эта третья волна была, как и первая, неопределенной по расовому составу. Ее численность трудно установить сколь-нибудь точно, но к 1949 году было 2,3 миллиона обитателей специальных поселений, почти все они были представителями национальных меньшинств; четыре пятых из них были осуждены по декрету в ноябре 1948 года провести остаток своих жизней в этих поселениях. В первые пять послевоенных лет 219 000 депортированных в южные районы, погибли77.

Несмотря на то, что крупномасштабные этнические депортации в Советском Союзе после 1945 года пошли на убыль, у свидетельства их связи с обстоятельствами войны – сталинистского антинационализма была еще одна глава. В годы, предшествовавшие смерти диктатора в 1953 году, пришла очередь советских евреев стать объектом преследований. Еврейская община в Советском Союзе представляла проблему для советской национальной политики. «Я не могу их проглотить, я не могу их выплюнуть, – как говорят, воскликнул Сталин после того, как восторженная толпа из 50 000 евреев приветствовала первого посла Израиля в Москве в октябре 1948 года. «Это единственная группа, которая совершенно не поддается ассимиляции»78. Когда Сталин писал о национализме в 1913 году, он признавал уникальный характер еврейской идентичности. Из 81 страниц его труда «Марксизм и национальный вопрос», 17 были посвящены еврейскому вопросу. Сталин считал, что евреи обладают «национальным характером», но так как они лишены какой-либо связи с землей и в силу этого не имеют четко обозначенной территории, они не «образуют нацию». Он сокрушался по поводу того, что он называл еврейской «обособленностью» и видел в «национальной исключительности» евреев, претенциозную и враждебную социализму черту79.

Еврейское население царской России было преимущественно не крестьянским, и в этом смысле не имело своей территории, но оно проживало в едином географическом пространстве. Большая часть из пяти миллионов имперских евреев проживала в черте оседлости, широкой полосе территории, протянувшейся от Прибалтийских губерний до Крыма, на которой евреям было разрешено осесть в восемнадцатом веке. Евреи проживали кучно в некоторых регионах, в пределах которых они составляли большую долю населения городов и поселков. Преследуемые как государством, так и общераспространенным местным антисемитизмом, российские евреи были первыми в Европе, кто стал развивать особое сионистское мировоззрение. С момента первого конгресса Поклонников Сиона в 1884 году до Конвенции Сионистов в мае 1917 года, после падения царской власти, еврейские националисты требовали права на национальную территорию и защиту еврейской культуры и религиозной идентичности. В 1917 году в России было 300 000 сионистов, организованных в 1200 местных групп80. Очень немногие российские евреи были большевиками; только 958 из них вступили в партию после 1917 года. Напротив, основная еврейская социалистическая организация «Бунд» насчитывала 33 000 членов81. В начале 1920-х годов тысячи евреев-социалистов вступили в коммунистическую партию; в партии была создана национальная секция евреев, евсекция, при том, что евреи не считались отдельной национальностью со своей автономной территорией. Евреи-коммунисты сыграли ведущую роль в атаках на сионизм, поддержка которым сегрегационной идентичности, иудейской веры и еврейского национализма, совершенно очевидно противоречили политическим приоритетам режима. В 1920 году сионистское движение ушло в подполье, где существовало в опасной атмосфере тайного сопротивления режиму. На протяжении всех 1920-х годов сионисты подвергались массовым арестам и тюремному заключению. Попытки покинуть Советский Союз, чтобы направиться в Палестину, неумолимо пресекались; 21 157 сионистам удалось эмигрировать в 1925–1926 годах, но в период между 1927 и 1934 годами, когда эмиграция была прервана, только 3,045 было позволено покинуть страну82.