то и молчи. У меня всегда будет городской дом, а у тебя – нет. Если не захочешь приезжать к нам, то и не надо. Вот и все.

– Джордж меня в любом случае не отпустит в такой дом, – сказала София.

– Тогда пусть Джордж держит тебя в Тудлеме. Где маменька? Я думала, кто-нибудь выйдет со мной поздороваться, чтобы мне не входить в дом, будто тайком.

– Маменька нездорова, но она не в постели. Не удивляйся, Джорджи, если увидишь, что маменька очень… очень расстроена.

Так Джорджиана поняла, что обречена на полное одиночество, если не порвет с мистером Брегертом.

– Я вернулась, – сказала она, наклоняясь и целуя мать.

– Ох, Джорджиана, ох, Джорджиана! – воскликнула леди Помона, медленно поднимаясь и закрывая лицо рукой. – Это ужасно. Ты меня убьешь. Я такого от тебя не ждала.

– Что проку в таких словах, маменька?

– По-моему, такое невозможно. Это противоестественно. Хуже, чем сестра жены твоей. Я уверена, где-то в Библии есть такой запрет. Ты никогда не читаешь Библию, иначе тебе не пришло бы в голову так поступить.

– Леди Джулия Старт поступила именно так, и ее все принимают.

– Что говорит твой папенька? Я уверена, он тебе не разрешит. Если у него и есть о чем твердое мнение, так это о евреях. Проклятое племя – подумай об этом, Джорджиана, – изгнанное из рая.

– Маменька, ты говоришь вздор.

– Рассеянное по всему миру, так что никто ни про кого не знает. И только из-за этих ужасных радикалов им позволили заседать в парламенте.

– Один из величайших юристов нашей страны – еврей, – сказала Джорджиана, которая уже усвоила много доводов в свою пользу.

– Кем бы радикалы их ни назначали, это их не изменит. Я уверена, мистер Уитстейбл, твой будущий зять, никогда с ним не заговорит.

Если кого Джорджиана презирала с младых ногтей, так это Джорджа Уитстейбла. В детстве она его высмеивала, смотрела на него как на деревенщину, когда он вернулся из школы, и всегда приводила его как пример сельской недалекости. Он, безусловно, не отличался ни красотой, ни умом, но был консервативным сквайром, сыном родителей-тори. Его скромного дохода хватало на поддержание скромного дома и ни на что больше. Когда впервые стало заметно, что София нацелилась выйти за Джорджа Уитстейбла, более честолюбивая младшая сестра не скупилась на ядовитые шпильки. А теперь ей говорят, что Джордж Уитстейбл не будет говорить с ее будущим мужем! Она не должна выходить за мистера Брегерта, чтобы не опозорить в том числе Джорджа Уитстейбла! Невыносимо!

– Коли так, пусть мистер Уитстейбл сидит у себя в Тудлеме и не забивает себе голову мной или моим мужем. Мне, безусловно, не важно, что думает про меня такое жалкое существо. Джордж Уитстейбл знает про Лондон столько же, сколько я про луну.

– Он всегда вращался в хорошем обществе, – возразила Софи, – и только недавно гостил у лорда Кантэба.

– Два дурака – пара, – ответила Джорджиана, которая в эти минуты была очень несчастна.

– Мистер Уитстейбл – превосходный молодой человек, и, я уверена, твоя сестра будет с ним счастлива, но что до мистера Брегерта – я слышать не могу его имя, – сказала леди Помона.

– Раз так, маменька, лучше его не упоминать. По крайней мере, я его больше не упомяну.

С этими словами Джорджиана выбежала из комнаты и больше не виделась с матерью и сестрой, пока не вошла в гостиную перед обедом.

Положение ее было очень выматывающим и для нервов, и для чувств. Она полагала, что отец виделся с мистером Брегертом, но не знала, что между ними произошло. Возможно, отец держался настолько решительно, что убедил мистера Брегерта отказаться от своих намерений, а коли так, незачем терпеть, чтобы ее попрекали евреем. Домашние убедили Джорджиану, что она не станет миссис Брегерт. Она, безусловно, не была готова биться до последней капли крови и умереть за Брегерта. Вся эта история уже стояла у нее в горле. Однако Джорджиана не могла вернуться назад и скрыть следы своего позора. Даже если она не выйдет за еврея, все будут знать, что она была помолвлена с евреем, а потом еще наверняка скажут, будто еврей ее бросил. Отказаться от всей затеи или упорствовать? Она никак не могла решить. Вечером леди Помона ушла к себе сразу после обеда, сославшись на «дурное самочувствие». Разумеется, все знали, что ее недуг зовется Брегертом. Старшая дочь ушла с матерью, оставив сестру наедине с отцом. Оба не проронили ни слова. Отец сидел, закрывшись газетой. Джорджиане казалось, будто даже слуги обходятся с ней пренебрежительно. Ее горничная уже сообщила, что уходит. Очевидно, семья вознамерилась подвергнуть ее полному остракизму. Какой ей прок с того, что леди Джулию Гольдшейнер принимают везде, если сама она лишится привычного общества? Да, она уже не метит высоко, но устроит ли ее жизнь исключительно среди евреев? В десять Джорджиана поцеловала отца и ушла спать. Мистер Лонгстафф, когда она коснулась губами его лба, засопел чуть тише обычного. Джорджиана всегда гордилась крепостью своего духа, но боялась, что не сумеет перенести выпавшие на ее долю страдания.

На следующий день отец вернулся в город, а три дамы остались одни. Приготовления к свадьбе Софии шли с большим размахом. Шили платья, метили белье, постоянно обсуждали, что и как делать. Джорджиана ни в чем этом не участвовала. Жених приехал на ланч, и с ним носились так, будто Уитстейблы всегда держали городской дом. Смотреть, как Софи упивается гордостью и счастьем, было совершенно невыносимо. Весь Кавершем глядел на нее с новым уважением. А ведь Тудлем дает от силы две тысячи в год, и у Джорджа Уитстейбла две незамужние сестры! Леди Помона при виде младшей дочери впадала чуть ли не в истерику и всячески ее изводила. О небо! Стоит ли того мистер Брегерт с его двумя домами? Джорджиана мучительно сожалела обо всем, что теряет. Даже Кавершем, прежний Кавершем, который она ненавидела, но в котором ее все уважали и отчасти побаивались, дарил свои радости, и теперь, когда их не стало, все они казались восхитительными. И Джорджиана всегда считала себя первой в доме – выше даже отца, – а теперь оказалась последней.

Второй вечер прошел еще хуже первого. Когда мистер Лонгстафф бывал в отъезде, семейство собиралось в обшарпанной комнатке между библиотекой и столовой; в тот день семейство состояло из одной Джорджианы. Она взошла наверх и, вызвав сестру в коридор, спросила, отчего ее все покинули.

– Бедная маменька очень нездорова, – ответила Софи.

– Я не стану терпеть, что со мной