глазах Брегерта совсем уж юной. И тем не менее слова эти показались ей неучтивыми – почти такими, какие могли бы исходить от мясника. Смутило ее и упоминание «дочери или дочерей». Джорджиана говорила себе, что это вульгарно – именно так сказал бы мясник. И хотя она вполне готова была называть отца вздорным и полным отсталых предрассудков, ей не нравилось, что мистер Брегерт отзывается о нем так вольно. Но больше всего возмутила ее та часть письма, где мистер Брегерт упомянул возможные денежные потери из-за Мельмотта. Какое право он имеет терять деньги, если из-за этого не сможет держать свои обещания! Она польстилась едва ли не главным образом на городской дом, и теперь жених говорит ей в лицо, что ближайшие три года городского дома не будет. У нее мелькнула мысль без дальнейших раздумий написать со всем презрением, что ей больше нечего ему сказать.

Но и это сулило горечь. Каково будет, получив недовольное прощение отца и матери, стать подружкой невесты на свадьбе Джорджа Уитстейбла? Можно ли пасть ниже? И что ей останется в жизни? Эпизод с евреем не позволит наседать на отца из-за городского дома. Леди Помона и миссис Джордж Уитстейбл объединятся против нее. Она лишится «сезонов», а в Кавершеме будет никем. Что до Лондона, ей туда уже и не захочется! Все будут знать про историю с евреем. Джорджиана нашла бы в себе смелость быть перед целым светом женой еврея, но не девушкой, которая хотела выйти за еврея и не смогла. Что будет с ней, если разорвать помолвку? Она бы на это пошла, согласись отец сразу увезти ее за границу, но теперешние обстоятельства не позволяли торговаться с отцом. В конце концов Джорджиана решила воспользоваться советом мистера Брегерта и не отвечать ему, пока все хорошенько не обдумает.

На следующее утро она задала матери несколько вопросов.

– Маменька, ты не знаешь, какие у папеньки намерения?

– О чем ты, дорогая? – Леди Помона говорила сурово, поскольку дочь утратила над ней всякую власть.

– Ну… Я полагаю, у него должен быть какой-нибудь план.

– Объяснись. Я не понимаю, отчего у него должен быть какой-нибудь план.

– Поедем ли мы в Лондон на будущий год?

– Полагаю, это будет зависеть от денег. Отчего ты спросила?

– Разумеется, я в очень жестоких обстоятельствах. Это должно быть очевидно всем. Я уверена, что ты все сама видишь, маменька. Суть проста: увезет ли он меня на год за границу, если я разорву помолвку?

– Отчего ему везти тебя за границу?

– Ты же не думаешь, что мне будет очень уютно в Англии? Если мы останемся в Кавершеме, как я смогу устроить свою жизнь?

– У Софи все очень хорошо.

– Ох, маменька, в мире нет двух Джорджей Уитстейблов – слава богу. – Джорджиана намеревалась говорить вкрадчиво и просительно, но от шпильки не удержалась. – То есть я не вижу причин, отчего бы Софии не быть счастливой, и надеюсь, она будет очень счастлива. Однако мне это не поможет. Я буду здесь очень несчастна.

– Не понимаю, как ты найдешь себе кого-нибудь за границей, – сказала леди Помона, – и не вижу, для чего твоему папеньке уезжать из дому. Он любит Кавершем.

– Значит, все сговорились принести меня в жертву, – объявила Джорджи, выходя из комнаты.

Однако она так и не решила, что написать мистеру Брегерту, и сказала себе, что дело потерпит еще одну ночь.

На следующее утро после завтрака Джорджиана все же написала письмо, хотя села за него, еще не зная, что скажет. Однако она написала, и вот ее ответ:

Кавершем,

понедельник

Мой дорогой мистер Брегерт!

Поскольку Вы сказали мне не торопиться, я некоторое время думала над Вашим письмом. Разумеется, будет очень неприятно поссориться с папенькой, маменькой и всеми остальными. Если я так поступлю, то уверена, кто-то должен быть очень благодарен. Однако папенька был очень несправедлив в своих словах. А что его не спросили, так это было бы бесполезно, он бы все равно не согласился. Он много думает о чести семьи Лонгстафф, и я тоже, наверное, должна о ней думать. Однако мир меняется так быстро, что люди смотрят на вещи не так, как раньше. В любом случае я не считаю, что обязана слушаться папеньку в каждом своем шаге. Хоть я и не такая старая, как Вы, похоже, думаете, я все же достаточно взрослая и могу сама за себя решать. Вы очень мало говорите о чувствах, но, полагаю, я должна считать их само собой разумеющимися.

Не удивляюсь, что папеньку раздосадовала потеря денег. Должно быть, речь об очень крупной сумме, раз Вы не сможете держать дом в Лондоне – как обещали. Это и впрямь чрезвычайно существенно, поскольку у Вас нет сельского дома и с друзьями я смогу видеться только в Лондоне. Фулем хорош на какое-то время, но я не хотела бы жить там круглый год. Вы говорите о трех годах, что было бы ужасно. Если Вы говорите, что неприятность не будет иметь долгих последствий, не могли бы Вы найти средства на городской дом? Если это будет возможно через три года, то наверняка возможно и сейчас. Мне хотелось бы получить ответ на мой вопрос.

Что до всего остального в Вашем письме, я заранее знала, что папенька будет очень недоволен. Однако я не вижу причин, отчего для меня это должно стать препятствием, если он так мало делает для моего счастья. Разумеется, Вы напишете мне снова, и я надеюсь на положительный ответ касательно лондонского дома.

Искренне Ваша

Джорджиана Лонгстафф

Джорджиане, вероятно, никогда не приходила мысль, что мистер Брегерт из-за чего-нибудь захочет с ней расстаться. Она вполне сознавала свою ценность как христианской дамы благородного происхождения, снисходящей до еврейского коммерсанта, и думала, что Брегерт при любых обстоятельствах будет держаться за сделку двумя руками. Точно так же Джорджиана не предполагала, что ее письмо может чем-нибудь его задеть. Она просто решила настоять на лондонском доме. Уж конечно, мистер Брегерт уступит ей в этом, памятуя другие свои изъяны. Однако она не знала мистера Брегерта. Он не раздумывал над ее письмом и дня, а взял его с собой в лондонскую контору и без промедления написал ответ:

Лондон, Сент-Катберт-корт, дом 7

Вторник, 16 июля 18***

Дорогая мисс Лонгстафф!

Вы пишете, что Вам очень неприятно будет поссориться с маменькой и папенькой, и поскольку я совершенно с этим согласен, то буду считать это письмо завершением нашей близости. Я, впрочем, не был бы вполне честен