Итак, сегодня я могу утверждать, что американские гомосексуалы гораздо реже становятся жертвами нападений, запугивания, дискриминации и морального осуждения и, что, наверное, важнее всего, им абсолютно не грозит насилие со стороны власти. Первый раз за 1000 лет граждане более чем в половине стран мира могут чувствовать себя в безопасности — правда, далеко не все, кто имеет на нее право, но это явный прогресс по сравнению с временами, когда даже герои, защищавшие свою страну на войне, не могли защитить себя от костоломов в полицейских мундирах.

Сейчас я расскажу вам о своем самом ужасном поступке. В 1975 г., учась в университете, я устроился поработать на каникулах ассистентом в лабораторию поведения животных. Однажды вечером профессор дал мне задание. Среди лабораторных крыс был один крысеныш-заморыш, который не подходил для текущих исследований, и профессор решил задействовать его в новом эксперименте. Для этого крыс нужно было выдрессировать, выработав у них реакцию избегания. Пол скиннеровского ящика подключили к генератору, который посылал электрический импульс каждые шесть секунд, если только крыса не нажимала на рычаг, обеспечивая себе десятисекундное избавление от боли. Зверьки учились быстро и нажимали на рычаг каждые 8–9 секунд, бесконечно откладывая удар током. От меня требовалось посадить крысу в ящик, установить таймер и идти домой. Вернувшись в лабораторию рано утром, я должен был найти там идеально выдрессированное животное.

Но, открыв утром ящик, я обнаружил нечто другое. Спина крысы была чудовищно изогнута, ее била неконтролируемая дрожь. Каждые несколько секунд она подпрыгивала, причем на расстоянии от рычага. Я понял, что крыса так и не научилась нажимать на рычаг и всю ночь ее каждые шесть секунд било током. Когда я вытащил ее, она не реагировала на прикосновения. Я кинулся к ветеринару двумя этажами ниже, но было уже слишком поздно, через час она умерла. Я замучил животное до смерти.

С самого начала, еще когда мне описывали эксперимент, я чувствовал: что-то здесь было не так. Даже если бы все шло, как задумано, крыса провела бы 12 часов в постоянной панике, а в лабораториях не всегда все идет по плану, это я уже знал. Профессор был радикальным бихевиористом, для него вопрос: «А что там чувствует крыса?» — вообще не существовал. Но я таким не был и ни секунды не сомневался, что крысы чувствуют боль. Профессор собирался предложить мне место в своей лаборатории, и я знал, что отказ от проведения эксперимента на его решение не повлияет. И все равно выполнил задание, позволив переубедить себя этически ложным, но психологически убедительным доводом, что это всего лишь стандартная процедура.

Ассоциация с кое-какими эпизодами истории ХХ в. была слишком болезненной, и в следующей главе я порассуждаю насчет полученного мною урока. Я рассказал об этом пятне на моей совести, чтобы показать, каким было стандартное отношение к животным в то время. Чтобы заставить животных работать за еду, мы морили их голодом, пока вес испытуемых не достигал 80 % от нормы, что для мелких животных означает голодные муки. В соседней лаборатории голубей били током через цепочки, пропущенные под крыльями; я видел, как звенья цепочки врезались в их тело, доходя до мяса. В другой лаборатории крыс били током через булавки, воткнутые им в грудь. В одном эксперименте по эндорфинам животные не могли избежать ударов током, которые описывались как «крайне интенсивные, лишь немного не достигающие уровня тетанического сокращения мышц» — что означает неудержимые судороги. Бездушное отношение не ограничивалось рамками эксперимента. Об одном исследователе рассказывали, что он в припадках гнева хватал ближайшую крысу и швырял ее в стену. Другой поделился со мной злой шуткой: в научном журнале была напечатана фотография крысы, которая научилась ложиться на спину и нажимать рычаг подачи пищи передней лапкой, чтобы избежать удара током. Подпись гласила: «Завтрак в постель».

Я рад сообщить, что всего пять лет спустя безразличие к качеству жизни лабораторных животных стало немыслимым и даже незаконным. С 1980-х гг. любое использование животных в исследованиях или их дрессировка должны быть одобрены Комитетом по содержанию и использованию лабораторных животных (IACUC), и любой экспериментатор подтвердит, что эти комитеты вовсе не формальность. Размер клеток, количество и качество пищи, ветеринарное обслуживание, физическая активность и контакты с сородичами строго регулируются. Ученые и их ассистенты должны проходить обучающие курсы по этике экспериментов над животными, они обязаны посетить серию открытых дискуссий и сдать экзамен. Любой эксперимент, подвергающий животное дискомфорту или стрессу, должен отвечать оговоренным условиям, его необходимо обосновать, доказав, что он может принести «колоссальную пользу для науки и благополучия человека».

Подходы ученых тоже изменились. Последние опросы показали, что практически все исследователи, экспериментирующие на животных, уверены, что животные испытывают боль[1272]. Сегодня экспериментатор, который не заботится о благополучии лабораторных животных, подвергнется осуждению со стороны коллег.

Изменение отношения к лабораторным животным только одна сторона еще одной революции прав — растущего убеждения, что животным нельзя неоправданно причинять боль, увечья или смерть. Революция прав животных — это весьма показательный пример спада насилия и самый подходящий для того, чтобы закончить исторический обзор снижения его уровня в целом. Уникальность этой революции в том, что ее двигал чисто этический принцип: нельзя причинять страдания чувствующему существу. В отличие от прочих революций прав, движение за права животных не было инициировано самими пострадавшими: крысы и голуби вряд ли могли обосновать свою точку зрения. Не стала она и побочным продуктом торговли, взаимного обмена или любых других контактов с положительной суммой: животным нечего предложить нам взамен на более человечное отношение. В отличие от революции прав детей, доброе отношение к животным не обещает нам улучшения их характера в будущем. Интересы животных защищали люди: они черпали уверенность в размышлениях и сострадании и вдохновлялись другими революциями прав. Дело не всегда шло гладко, и уж точно, если бы мы спросили самих животных, вряд ли они поблагодарили бы нас от всей души. Но прогресс очевиден, и это касается всех аспектов взаимоотношений с братьями нашими меньшими.

~

Когда мы думаем о равнодушии к качеству жизни животных, мы прежде всего представляем себе научные лаборатории и агропромышленные фермы. Но такое отношение к животным вовсе не современный феномен. В истории человечества оно было принято по умолчанию[1273].