Когда-то в палеоархее миром правили амебы. Эти скользкие ребята были все из себя, перетекали с места на место важно, сохраняли достоинство, даже когда случайная волна делала из них требуху. Требуха тут же шла на создание и рост новых амеб. Неуничтожимые такие ребята, все им по барабану. Те амебы, что побольше, иногда хитро, бочком придвигались к зазевавшимся маленьким и тут же их обволакивали. Маленькие не сразу понимали, в чем тут прикол. Особо тупенькие, бывало, даже думали, что это все от заботливости. Типа старший товарищ решил их обогреть, отгородить от окружающей непристойности и грязи. Через некоторое время большие амебы растворяли их в себе, и тогда хромосомы и ядрышки маленьких амеб с удивлением таращились друг на дружку: это чего, мол, такое?

Короче, в результате подобных несчастных случаев некоторые амебы наращивали массу и крепили бицепсы. Ах да! Между делом какие-то проныры удосужились изобрести многоклеточность – действующую микромодель будущих государств. Однако кое-каких амеб все это новомодное шебуршение не волновало нисколечко, они были стойкими поклонниками старого доброго прошлого. Несколько таких амеб составляли теперь костяк Генерального штаба самой сильной и непобедимой армии мира – Красной.

Чтобы тела не расплывались, не теряли форму, да и на всякий случай, дабы ненароком не заглотнуть друга-приятеля из соседнего кресла, да и само кресло тоже, амебы нарядились в мундиры, а для жесткости скрепили их всяческими орденами и медалями. К тому же, с помощью наградного железа, золота и серебра – кое у кого с бриллиантами – получалось четко обозначить переднюю часть, и, соответственно, догадаться, где задняя.

Ныне амебы совещались.

Кто-то скажет, что, быть может, потому они и досовещались до такого, что время было не совсем служебное – два часа ночи. Самое то, чтобы принять на грудь, то есть обволочь собой где-то уже граммиков по четыреста бесцветной горючей жидкости. А почему бы не употребить, в самом деле? Кто знает, вдруг в первичных пангейских морях, когда грязи и вещества начали разделяться, наличествовали целые заводи этой жидкости? Вот амебы и попривыкли. Правда, ныне древние амебы обратились маршалами.

Амебы-маршалы и вправду были стары. Все родились не в двадцатом, а в предыдущем веке. Даже самые младшенькие уже хаживали под стол пешком, когда случилась русско-японская. Львиная доля угодила в амеборезку Первой мировой вполне сознательными, со жгутиками и отращенными ложноножками. И уж совершенно все перестали говорить «агу-агу» и получили боевое крещение в Гражданскую. По сути, и теперешнее-то обращение они нацарапали только лишь потому, что до сей поры оставались там, в протерозое амебного братоубийства Гражданской. Вроде бы потом кое-кто из них сеял доброе-вечное в Испании. Некоторые учили прямохождению самураев на Халхин-Голе. Абсолютно все, целую мезозойскую эру кряду, грызлись с нашествием земноводных на Европу; еле-еле загнали этих саламандр в стойло, и отодрали от их лапок тяжелые опасные игрушки типа «тигров» и «мессеров». За заслуги и старательность амебам-маршалам и навешали все их орденские планки. Однако маршалы-амебы, приученные прошлым хозяином Кремля к полуночным бдениям у настенных карт, все равно в душе остались там – в пламени овеянной ныне романтикой Гражданской. Даже сейчас при короткой дневной кабинетной дреме их порой выбрасывало из сна как из седла. Сердце при этом скакало рысью, а ложноножка-рука испуганно шарила у пояса, разыскивая шашку. Самые продвинутые из тех времен недолюбливали поезда, и даже индивидуальные, обитые бархатом вагоны. Они все равно не могли заснуть под перестук колес. В древнем амебном мозгу возникали картины застрявшего перед разобранными путями двухорудийного бронепоезда. Это была их жуткая амебная молодость, и стереть её в никуда не получалось. Поэтому некоторые амебы предпочитали летать – перемещаться по служебной надобности самолетом.

Конечно, они бы никогда не решились подать свое «Обращение» при живом Хозяине. Он был непредсказуем, та еще амеба, совсем уже с архейских эонов. Может, нынешнее «Обращение» было эдакой шуточкой, попыткой проверки нового главкома на вшивость? В конце концов, кто из них мог знать, что из «Обращения» и вправду что-то получится? Хотя если и не знали, то просто верили. В самом деле, ни одна амеба не понимала в науках ни шиша. Нынешняя эпоха НТР надвинулась внезапно, и в очередной раз перетасовала всё напрочь.

Какого рожна? Только недавно вроде бы все устаканилось. Ладно уж, все поняли, увидели, что такое сходящиеся танковые клинья. Похоже на конницу, только командиру в люке шашку не выдают. Япошки, вон, пробовали, ну так эти азиатские инфузории уже поплатились, повисли рядком после Токийского процесса. И черт с ним, приняли как-то, что бомбардирные этажерки имеют место в реальности, и могут действительно сотворить на передовой кромешный ад, если не прикрыться надежной ПВО. Опять же, из той же песни, после большого острова Австралии и небольшого Окинавы, как-то дошло до амеб, что бомбовозы могут не только скопом творить Армагеддон, а даже в одиночку. Атомная, планирующая на парашюте бомба, чтоб её! Учудили яйцеголовые умники жгутиковый беспредел. Кто ж мог ведать? Если б не это, так давно бы, сняв сапоги с нижних конечностей и размотав портянки, мыли пятки в Атлантической луже, причем уже не с этой, а с той стороны. Из-за бомбы этой проклятущей приходится жгутики ходовые вообще не мыть. Но теперь-то заокеанские паразиты совсем беспредел учинили!

Баллистическая ракета, чтоб ее растак. Сидит девица в шахте-темнице. Вдруг – фыр! – огненная коса! И уже летит-несется девица через границы, за линию фронта, куда хошь, скотина! Валится прям на голову, а внутри, опять же, бомба! Так-растак! Беременна, значит, эта девица ядерной штуковиной. Никаким истребителем эту баллистическую заточку не взять. Он, бедняга, и так, и сяк, а из атмосферы выйти не моги. Хоть есть у пилота шашка, как у япошек тех, имперских, хоть нет – все равно бестолку. Теперь, с этой новой баллистической жизнью, куда ж девать всю танковую рассаду? Какой в ней смысл вообще? Бомбардировщик прошлый хоть увидеть можно, когда загудит. Успеть шандарахнуть чем-нибудь – отогнать шельму, а этих?

Но ведь что-то же надобно делать? Для чего вся прочая амебная жизнь? Для чего микрофлора в родном коровьем молоке? Для чего потчуем науку маслицем с красными рыбьими эмбрионами? Для чего Хозяин вообще все эти институтские пампасы наплодил? Пора отдавать родному амебному народу долги, или как?

Пора.

Берем в жгутики чернила, бумагу. Строчим рукой, без машинки. Нечего разводить лишние экземпляры, еще какой шпик империалистический копирку слямзит. Пусть уж лучше заокеанским буржуям сюрприз будет. Так-с. Ставим росписи, где галочки, ставим. И звания, звания с должностями маршальскими вписать аккуратно. Пусть у яйцеголовых глаза на жгутиках вывалятся.

– Вы совершенно убеждены, что удар будет нанесен?

Роману Панину несколько скучно. Вопрос задавался сто миллионов раз, в разной интерпретации, разными людьми, в разное время и с разной интонацией. Благо, пока иголки под ногти не загоняли. Возможно, это и неминуемо когда-нибудь, но сейчас вряд ли – иголок рядом не наблюдается. Просто теперь он представлен какой-то другой инстанции, только и всего. Впереди тривиальнейшая, надоевшая развилка – «да – нет». «Врать или не врать?» – вот в чем вопрос. Но что есть правда, а что ложь, если ни то, ни другое невозможно доказать?